От Монмартра до Латинского квартала - [20]
В эти ночи на улице, действительно, часто шел дождь или снег, а внутри кабачка наиболее пьяные спали, растянувшись на скамьях, в то время как на камине прыгали белые, чистенькие, резвые ручные мышки. Невозможно описывать обстановку наших долгих ночных бдений, не испытывая при этом какого-то странного чувства, рожденного невыразимой болью утраты. Обстановка эта напоминала лавку старьевщика, где непристойные статуэтки стоят рядом с огромным гипсовым Христом и с картинами Пикассо, Утрильо и Жирье. Трубки душно дымили. Фредерик с гитарой, Мак-Орлан в костюме ковбоя, сырость стен, собачий лай за окном, тайные печали каждого из нас, нищета, наша молодость, наши напрасно потерянные годы — все вместе создавало ту атмосферу, о которой я говорю. Как ее опишешь? В иные вечера мы все бывали пьяны — и некоторые испытывали острую грусть, чувство ужасного одиночества, но не проявляли этого ничем. За исключением бедняги Кутэ, который быстро приходил в такое состояние, что нам приходилось укладывать его на пол, под столами; никто не давал заметить, что он пьян. Кутэ же, просыпаясь, кричал во весь голос или, вскакивая, швырял на пол бутылки и стаканы, — и, тогда, чтобы заглушить скандал, мы все начинали петь хором.
Такие зрелища были в то время делом обычным, вполне в духе нравов Монмартра, и не останавливали ничьего внимания. Иногда даже эти ночные развлечения заканчивались револьверными выстрелами с улицы по стеклам кабачка. Это бывало, когда в дело вмешивались те господа, которых Фредэ не любил пускать в свой кабачок. Они всегда готовы были принять участие в увеселениях и делали это на свой манер, а их бывшие подруги дрожали от волнения: для них это был зов улицы, напоминание о прежних похождениях, о прошлых любовных историях, жутких и опасных. Для нас же это было просто великолепное возбуждающее. Иной раз случалось, что в «Кролик» неожиданно проникали сутенеры, решившие наказать своих девиц, и, размахивая ножами или бритвами, сеяли ужас вокруг. Занятные часы! Эти типы, окружившие меня как-то в зимнюю ночь, когда я возвращался домой, были настоящие звери. Их плащи, жесткие, словно свитые из веревок, имели форму макферланов, таких точно, какие носили во времена дилижансов грабители с большой дороги. В руках у них были тяжелые кастеты. Откуда шли эти субъекты? Из каких отдаленных кварталов? Вероятно, их привлек какой-нибудь подозрительный бал на высотах Монмартра…
Сальмон в «Tendres Canailles» посвящает им строчки, где говорится о «злодеях, пивших с ним вино и позволявших ему трогать их оружие». Из этого видно, какие странные приятельские отношения существовали на улице Сен-Венсен между поэтами и разными темными личностями. У Фредерика был сын Виктор, и все девицы, приходившие сюда с балов в «Moulin» или «La Galette»,[8] были в него влюблены. Виктор всем им кружил головы или, по их выражению, «сбивал их с ног». Сложные и запутанные интриги сменялись одна другой, и целые банды опасных субъектов следили за «Кроликом». Помню, летом 1911 года около полуночи (час, когда «Мулен» и другие притоны закрываются) какие-то люди бродили во тьме вокруг «Кролика» и вызывали Виктора, угрожая ему. Но Виктор не отзывался. Он держался у прилавка совершенно спокойный, с неизменной улыбкой на губах, но зорко следил за дверью. Я не был свидетелем происшествия, закончившего эту войну. Но, несколько времени спустя, мне довелось прочитать в газетах, что несчастный сын Фредэ был убит у прилавка субъектом, который, попросив у него разменять ю франков, выстрелил в него в упор из браунинга.
Эта новость застала меня уже в провинции, и я сразу почувствовал, что теперь все должно измениться. Я думал о Фредэ, представлял его себе одиноким, постаревшим, растерянным, в опустелом и запертом доме, в смешном наряде опереточного бандита. Мне было невыразимо жаль его. Но жизнь любит парадоксы. Мы в этом убедились, когда, — огорченные до глубины души прежде всего за Фредэ, а потом и за себя, так как это событие выбивало нас из колеи, — мы, воротясь, нашли «Кролик» открытым и всех клиентов в сборе. Первое время в старом кабачке было не так весело, как обычно; но в один прекрасный вечер Фредерик снова запел, запели и мы, — и жизнь потекла по-прежнему, тем же беспорядочным, причудливым темпом, которого, казалось, ничто не могло нарушить.
Менялись только люди. Мак-Орлан женился и покинул Монмартр. Большинство товарищей, пользуясь хорошим приемом, какой им оказывали в «Ле Сурир» у Гус-Бофа, реже бывали теперь на Монмартре, чем на бульварах и в редакциях. Ролана Доржелес теперь встречали в таксомоторе. Варно, попавший в «Комедию», Шас Лаборд, рыскавший по Парижу в поисках материала для своих иллюстраций, — все они дезертировали из «Кролика». Это было начало конца. Да и сам я, решив в один прекрасный день, что надо работать, покинул улицу Коленкур ради Латинского квартала, и мало-помалу, силой вещей, мы стали лишь изредка встречаться у Фредерика, где нас уже сменили более молодые.
Только Дараньес, Асселен, Жирье, Делиньер, Депаки, Делав, Фальке и некоторые другие упрямцы остались верны старым привычкам. Однако и они немного забросили кабачок Фредэ. Их встречали у Адели в ее досчатом балагане, где прекрасно кормили, в «Деревянном биллиарде», у Маньера, который ныне продолжает традиции «Кролика», у Бускара, у старика Шпильмана. Но, несмотря на то, что они часто бывали вместе, их группа утратила прежнюю свою сплоченность. «Деревянный биллиард», пущенный в моду рисовальщиком Гасье, который постоянно соперничал с Пульбо, одно время совсем очаровал нас. Его беседки, тенистый двор, посетители, состоявшие из мелких коммерсантов, молодежи, девочек с Монмартра, нравились нам. И, надо признаться, больше всего привлекали нас две прекрасные картины Ренуара, написанные им на стенах этого кабачка, а также чудное полотно Марии Лоренсен.
