От мира сего - [25]

Незадолго до рождения внучки умер дед Левон. Бабушка сказала тогда:

— Пусть в ее имя войдут оба имени, мое и Левона.

— Как это может быть? — удивилась невестка.

— Что-нибудь придумаю, — ответила бабушка. И придумала.

Девочку назвали Алевтиной, позднее, в детском саду и в школе, ее все звали Алей, но дома только полностью, без сокращений — Алевтина.

Жили они все вместе: отец, мать, дочка и бабушка.

Отец Алевтины в юности хотел, подобно бабушке, стать врачом. Бабушка первая воспротивилась:

— Ты — хороший парень, но нетерпеливый. А врач должен прежде всего обладать большой выдержкой, если хочешь, даже ангельской, вот так-то!

Он и в самом деле был хороший парень, с покладистым характером, с чувством юмора, помогавшим переносить некоторые личные неудачи.

Он не нравился девушкам, потому что был чересчур маленького роста, довольно невзрачный. Спорить с бабушкой не стал, в их семье не принято было возражать бабушке, и потому поступил в МВТУ, решив стать инженером.

— Дело, — одобрила бабушка, — это по тебе.

Прошло года два с половиной, и однажды он привел в дом девушку, маленькую, чуть ниже его ростом, беленькую, с виду не очень красивую, однако она понравилась родителям неподдельной искренностью и открытостью, которые ощущались во всем ее существе, врожденной, непоказной мягкостью.

Сын, привыкший всегда и во всем советоваться с родителями, сказал на этот раз утвердительно:

— Мы решили пожениться. Мы любим друг друга.

— Хорошо, — сразу же согласился отец, мать помедлила немного:

— Пусть будет так, но жить будем вместе. Так и скажи своей избраннице.

Свадьбу справили богатую, невеста была круглая сирота, воспитывалась в детском доме, с ее стороны не было ни единого родича, одни подруги да соседи по общежитию, зато со стороны жениха наехало полным-полно родни из Еревана — и чего-чего только они не привезли с собой! Мясо молодого барашка для шашлыка, кур для сациви, гранаты, виноград, дыни. Двоюродная тетка отца тетя Ануш, самая старейшая из гостей, ей шел уже восемьдесят третий год, привезла огромную кастрюлю с долмой.

— Что же это за свадьба без долмы? — громогласно спросила тетя Ануш. — Неужели я зря старалась?

— Что вы, тетя, — сказал жених, — конечно, не зря!

— Тогда ешьте все, — приказала тетя Ануш, — чтобы тарелки сверкали, как алмазы!

И тарелки сверкали, словно алмазы, и гости, как это обычно водится на всех свадьбах, дружно кричали «горько», и невеста в белом крепдешиновом платье с серебряной цепочкой на шее, оживленная и разрумянившаяся, казалась почти хорошенькой, но, само собой, даже несмотря на разницу лет, она намного уступала матери жениха.

— Вот уж поистине Дориана, — откровенно говорили коллеги-врачи, приглашенные ею на свадьбу сына.

Она казалась ненамного старше своего сына, высокая, статная, золотистые волосы убраны в затейливую прическу, глаза сияют, искрятся.

Жили все четверо дружно, молодая невестка пришлась, как говорится, ко двору. Родители мужа полюбили ее, Алла Борисовна говорила:

— Мне даже имя твое по душе, у меня на фронте была подруга, тоже Таня…

Алла Борисовна любила вспоминать о фронтовых годах, о том, как она встретилась там, в госпитале, с будущим своим мужем.

Летом сорок первого Алла ушла на фронт.

В ту пору она жила под Москвой, в Раменском, вместе с родителями, у которых была небольшая дача с огромным, запущенным садом. За год до войны Алла вышла замуж, но не прошло и десяти месяцев, как разошлась с мужем. Странное дело: в школе вместе учились, все годы сидели за одной партой, казалось бы, могли хорошо изучить друг друга, и вот — разошлись…

Когда Аллу спрашивали, что же случилось, почему не стали жить вместе, коротко отвечала:

— Не сошлись характерами…

Ей возражали:

— Но вы же знакомы вроде бы с детства…

— Ну и что с того? — спрашивала Алла, и на этом разговор кончался.

Она поступила в мединститут, но проучилась совсем немного, когда началась война.

С первых дней войны Алла отправилась на Северо-Западный фронт.

Она работала сестрой в медсанбате; работа была по ней, хотя и тяжелая, случалось, по нескольку суток не могла прилечь, подремать хотя бы час-другой, однако она никогда не жаловалась и не сетовала на свою судьбу, на передовой солдатам намного тяжелее.

Разумеется, в нее влюблялись многие раненые, даже иные врачи, обремененные семьями, которые остались в тылу, не в силах были пройти мимо нее, но она держалась строго, не отличая никого из своих многочисленных поклонников.

Однажды все-таки и ее сердце дрогнуло: в нее влюбился очертя голову молодой лейтенант-армянин со сквозным ранением руки. Прошло какое-то время, и она поняла, что тоже любит его.

Когда лейтенант поправился, ему дали отпуск по ранению и он уехал на родину, в Ереван. Перед разлукой они поклялись друг другу хранить вечную любовь, ведь в молодости легко бросаются словами «вечно», «всегда», «навсегда».

Звали его Лев. Левон Сагателян, у него была пылкая кровь, унаследованная от матери-грузинки и армянина-отца.

Каждый день он писал Алле из Еревана, в каждом письме горячо уверял Аллу-джан, что у него никогда никого не будет, кроме нее…

Кончился отпуск, он снова ушел на фронт. А в сорок четвертом — незадолго до конца войны — новое ранение, в результате почти полная потеря зрения.