От любви с ума не сходят - [7]

Как-то так вышло, что мы с мамой на этот раз задержались в Первопрестольной на майские праздники. Мне некуда было торопиться — Виктор уехал в командировку на Кубу, — а отец поспешил к нам присоединиться — он не любил оставаться без мамы больше чем на день. Глядя на то, как они оба радуются встрече, я поняла, что тянуть с разрывом дальше не стоит — я-то была счастлива, что Витя далеко.

Первого мая мне пришлось поехать в центр, чтобы передать какую-то рукопись московскому аспиранту Ручевского. Мы с этим незнакомым мне молодым человеком договорились встретиться на Пушкинской в центре зала. Аспирант опаздывал; я, как идиотка, стояла, подпирая колонну, и смотрела на проходящих мимо улыбающихся людей; почти у всех женщин были в руках цветы. Я ожидала увидеть юношу, но ко мне подошел мужчина примерно моих лет или чуть старше, темноволосый и кареглазый; он щурился, так что я сразу определила, что он близорук, но почему-то не носит очки. Глядя на него, я забыла про накопившееся во мне за эти пятнадцать минут раздражение. Он так чудесно улыбнулся, извиняясь!

— Я, как вы уже поняли, тот самый Володя, который совершенно непростительно опоздал… Я не буду перед вами оправдываться. Но, может быть, вот это искупит мою вину, — и он протянул мне розу, чудесную свежую розу, ярко-карминного цвета; она очень подошла по тону к моей блузке. Мне стало сразу как-то легко и свободно.

Виктор все время дарил мне цветы, огромные букеты — ему это ничего не стоило — и я удивилась, что одна какая-то несчастная роза произвела на меня такое действие.

— Я прощаю вас, — милостиво бросила я, улыбнувшись в ответ.

Молодой человек хотел еще что-то сказать: может быть, ему захотелось задержать меня, может, пригласить меня куда-нибудь с ним пойти — но я повернулась и, послав ему воздушный поцелуй на прощание, пошла к выходу. С розой в руках я ощущала себя такой же веселой и довольной жизнью, как и окружавшие меня люди.

Я вышла на Пушкинскую площадь; меня поразило то, как нарядно выглядела толпа, над которой реяли блестящие расписные воздушные шарики. «I love you» — прочла я надпись на шарике в виде сердечка, который тащила за собой одна совсем юная особа в чистеньких джинсах. Казалось, все москвичи в этот день любили друг друга; хотя Тверской бульвар и был заполнен людьми, никто не толкался, и я не заметила ни одного недоброго лица. Мужчины не пытались познакомиться, не навязывались, а просто мне улыбались. Какие-то юноши, похожие на панков, которые шли мне навстречу, посторонились, чтобы меня пропустить, и поздравили меня с праздником; я даже запнулась от удивления, прежде чем ответить им тем же.

Да, Москва уже больше не походила на большую деревню, знакомую мне по прежним наездам. И к тому же она была чистой — целые отряды уборщиц в желтых жилетках рассекали толпу, заметая материальные следы, оставленные веселящимися гражданами. Я ушла с чересчур оживленного бульвара и свернула в ближайший переулок; мне хотелось побыть одной и подумать. Да, такая Москва мне нравилась — как ни кощунственно это звучит в устах коренной петербуржанки, она мне нравилась чуть ли не больше, чем северная столица.

Я шла по какому-то прилегающему к Арбату переулку, любуясь свежепокрашенными, как будто только что вымытыми фасадами старых зданий, когда услышала негромкие слова:

— Какая прелесть!

Я обернулась: на противоположном тротуаре стояли двое пожилых мужчин, слегка подшофе, и смотрели на меня. Я, как и всякая нормальная женщина, люблю комплименты и потому улыбнулась в ответ.

Тогда тот, что постарше, сказал:

— Вот это походка! Девушка, а девушка, вы умеете делать книксен?

Меня почему-то не удивила абсурдность вопроса.

— Да, конечно, — ответила я и опустилась долу не в книксене — нет, в самом настоящем придворном реверансе, к их вящему удовлетворению.

Так началась для меня Москва — с книксена. В этот момент я окончательно решила, что столица — это тот город, где я буду жить.

* * *

Но решить — это одно, а заставить другого человека смириться с твоим решением — совсем иное. Витя никак не хотел меня отпускать. Он просил, умолял, даже подкупал; он действительно не понимал, чего мне не хватает, но на всякий случай обещал измениться. Мое решение он посчитал обычным женским капризом — ведь нам так хорошо вместе! (И в определенном плане нам действительно было хорошо: Виктор отнюдь не страдал распространившейся среди наших бизнесменов болезнью, и в сексе мы друг друга более чем устраивали.) Я дала слабину; я согласилась пожить с ним еще немного. Я даже съездила с ним на две недели на курорт в Испанию; конечно, в этом был с моей стороны и расчет: я прекрасно понимала, что в моей новой жизни мне будет не до отдыха за границей.

Витя не исправился — он при всем желании не смог бы это сделать. Через два дня ему осточертело валяться на пляже, и он нашел выход из положения: стал чуть ли не ежечасно звонить в свой офис и давать ценные указания, так что наш отпуск обошелся ему в копеечку. Я окончательно убедилась, что мне с ним скучно — и ему со мной тоже, только он этого не сознавал.

Я бы ушла от него еще раньше, если бы не выборы. Мне было бы очень страшно пускаться в самостоятельное плавание, если бы к власти опять пришли коммунисты.