От любви с ума не сходят - [4]

С этого момента я все чаще и чаще стала думать об Александре. Я постепенно пришла к убеждению, что она покончила с собой — она никогда не была чересчур жизнерадостным человеком, а после того, как обнаружила, что отец ей — не отец, и вовсе почувствовала себя лишней в этой жизни… И эта ее ужасная работа, которая выматывала ее всю целиком… И, наконец, несчастная любовь (зная мою сестричку, я была уверена, что она не создана была для любви счастливой).

Мысль о том, что ее могли убить, не приходила тогда мне в голову. Об этом я задумалась много позже, когда мне в руки попали некоторые документы.

А где была я, когда сестра сводила счеты с жизнью? Как всегда, была весела, всем довольна и порхала, не задумываясь о бренности всего земного. И даже на летние каникулы не поехала ее навестить — вместо этого отправилась с друзьями в Карелию.

Как знать, если бы я оказалась рядом, может, она доверилась бы мне?

И чем дальше, тем больше мне хотелось узнать о том пласте ее жизни, который был скрыт от нас. Что толкнуло ее к окну в ту роковую ночь? Это стало для меня просто наваждением. Вполне естественное желание узнать всю правду превратилось в идефикс только на двадцать восьмом году жизни, и меня к этому подтолкнули мои собственные обстоятельства.

Дело в том, что я была баловнем судьбы не только в детстве и ранней юности. Мое везение продолжалось и дальше. Я всегда была окружена благородными рыцарями и волшебными принцами и, выбирая, выбрала если не самого волшебного, то самого богатого из них. Правда, к чести моей, я тогда этого еще не знала. Витя Костенко, влюбленный в меня еще с девятого класса, оставался моим верным паладином все то время, пока я наслаждалась свободой студенческих дней. В конце концов, после нескольких бурных романов и разочарований я пришла к выводу, что многолетняя преданность требует вознаграждения — и вообще Витина любовь была мне очень удобна. Когда я училась на пятом курсе, он был допущен в святое святых — в мою постель. К сердцу, правда, он был допущен далеко не сразу, но и это со временем пришло.

Как удобно иметь такого любовника, как Витя, я поняла только во времена гайдаровских реформ. Они меня практически не коснулись — и только отчасти коснулись моих родителей, потому что Витя считал себя моим мужем и потому обязанным им помогать. Еще в конце восьмидесятых Витя стал свободным кооператором — а потом, в годы реформ, и очень богатым человеком. Я — одна из тех женщин, что могут себе позволить разъезжать на «мерседесах», кутаться в норковые шубки и блистать драгоценностями в ночных клубах. Только мне это совсем не нужно. Конечно, кое-кто из моих читательниц может на этом месте отложить роман в сторону, обвинив меня в неискренности, но это истинная правда.

Каким образом из веснушчатого и лопоухого Вити Костенко, который ходил за мной с раскрытым ртом и считал для себя высшей честью носить мой портфель, получился деловой человек в строгом костюме, можно только диву даваться. Веснушки с его простецкой физиономии каким-то образом исчезли, да и вид у него теперь такой серьезный, что на Иванушку-дурачка он больше не тянет. Волосы его тоже приобрели другой оттенок, теперь они светло-русого цвета, и не скажешь, что в детстве он был рыжим. Только уши все по-прежнему оттопыриваются, но он их прикрывает удлиненными на висках прядями. В начале нашего романа я восхищалась его энергией, способностью разумно рисковать, деловой хваткой. Я вообще люблю энергичных людей, да и сама не отношусь к категории амеб. Несколько лет я была довольна тем, что выбрала его в качестве спутника жизни, но почему-то отказывалась официально оформить наши отношения. Потом я поняла, что уже тогда заметила в нем то, что впоследствии убило мои чувства к нему — постепенно круг его интересов сужался, и со временем вся его энергия и способности пошли на добывание денег, денег и еще раз денег; мне стало с ним скучно. Кроме зелени в жизни существуют и другие цвета.

Постепенно из любимого одушевленного существа я превратилась для него в предмет роскоши, такой же, как его обожаемый «мерседес», хотя еще более ценный, потому что на меня можно было навешивать золото и бриллианты и все вместе демонстрировать своим приятелям: «Познакомьтесь, это моя жена. Между прочим, врач-психиатр». Это звучало почти так же престижно, как «дочь академика».

Я не так красива, как моя мать, но если меня соответствующим образом оформить, то есть на что посмотреть. Но мне опротивело быть дорогой безделушкой, дополнением к его капиталам. Мне стало до безумия скучно в обществе его друзей, таких же новых русских, как и он, говорящих только о выгодных сделках. Но еще более отвратительными казались мне беседы с их дамами, пустоголовыми красотками с хищными ртами; мне было страшно, что я с ними оказалась в одной категории.

У меня было все, о чем мечтают многие девицы, вступающие в жизнь, и даже в дополнение ко всему этому не старый отвратительный покровитель, а молодой и любящий муж, но я постепенно впадала в депрессию — состояние, абсолютно мне не свойственное. Такое существование меня угнетало и подавляло. Но жизнь богатых плоха тем, что от нее трудно отказаться; после старого «Запорожца», который мой отец получил, простояв много лет в очереди, легко пересесть на метро, но попробуйте, обретя привычку раскатывать по городу на комфортабельной иномарке, передвигаться на общественном транспорте! Но постепенно я подходила к решению, которое круто изменило мою судьбу.