От Копакабаны до Амазонки - [94]

Без начального капитала судьба редко улыбается одной лишь отваге. А первые места к этому времени уже были заняты. Рыцари золотого века цепко сидели в седле. Так, семейство Прадо, первый из которых, впоследствии барон, начал с торговли мулами, через два поколения уже владело 3 миллионами 500 тысячами кофейных деревьев, несколькими торговыми фирмами, банком, транспортом… и общественной властью. Уже тогда в Сан-Паулу, очищенном от рабства, стала вырисовываться сельско-торговая прослойка, куда более предприимчивая, чем сахарные сеньоры. «До последних десятилетий крупные фазендейро были в некотором смысле хозяевами Сан-Паулу; интересами коллектива они считали свои классовые интересы»[78]. Появились ремесленники, затем юная промышленность, придавленная импортом, но тем не менее окрепшая за время первой мировой войны и оказавшаяся в состоянии противиться натиску американцев.

Когда кофейные плантации на своем пути к югу были остановлены холодами, пришлось вернуться на старые опустошенные земли. Появилась новая порода фазендейро — тех, что сносно платили своим поденщикам, вкладывали в землю удобрения, жили на плантациях и собирали по 5 тонн кофе с гектара… Первый же урожай в конце третьего года усилий «оплачивал с лихвой все расходы, в том числе и цену земли» (Рене Дюмон): кустарный метод минувшего века был опровергнут.

И царь-кофе подмял под себя всю бразильскую экономику. В 1905 году производство уже превышало одиннадцать миллионов мешков, и это количество с 1900 по 1930 год удвоилось. Бразилия задыхалась от кофе, выбрасывала его в море, сжигала в паровозных топках и просто на кострах, но добилась политики валоризации. Центральное правительство теперь покупает урожай и держит у себя, покрывая разницу в цене: вся страна платит, кофе становится обузой, каторжной гирей. И вопреки обещаниям больше не расширяться, плантации все лезут и лезут дальше. Бразилия захлебывается в своем горьком напитке, который полагается подавать «черным, как ночь, жгучим, как ад, нежным, как поцелуй, и крепким, как любовь», а главный потребитель его — США делают все, чтобы сбить на него цену.

И среди этой процветающей катастрофы высится промышленный Сан-Паулу.

Улицы переполнены спешащей толпой, запружены мостовые, где на зеленый свет машины мчатся такой же тесной каруселью, как на площади Согласия, повсюду — леса и краны, нагло попирающие все вокруг небоскребы, лихорадочный ритм и нервная атмосфера города, бегущего наперегонки со временем: Сан-Паулу.

Конечно же, я слишком остро реагирую на шум и кишение перенаселенных западных столиц, чтобы оценить его шарм. Сан-Паулу слишком похож на наше отражение, к тому же с уклоном в гигантоманию и излишества, так разительно выглядящие на фоне классического бразильского такта. Колосс Юга выставляет напоказ свое пышущее здоровье: 80 тысяч паулистов в 1900 году, полтора миллиона в 1940 году, 3 миллиона сегодня — невиданная гонка.

Ежечасно вырастающий из земли дом, 700 банков, самое высокое в Латинской Америке здание — 34 этажа, каждые три минуты садящийся или взлетающий самолет, миллион рабочих, 40 тысяч заводов, 300 ежедневных изданий — газет, журналов, бюллетеней, 60 процентов промышленной продукции всей Бразилии, роскошнейший Музей современного искусства и десяток бразильских миллиардеров. Самый видный из них — граф Матаразо — 11,3 миллиарда, 300 заводов и 30 тысяч рабочих — исключение на 3 миллиона случаев, потомок нищего неаполитанца, высадившегося в 1892 году с 700 франками в кармане и начавшего изготовление топленого свиного сала. Когда же Матаразо выдавал недавно замуж свою дочь Филумену, известную всему Сан-Паулу под именем Фифи, на свадьбу ушло 240 миллионов крузейро. Его заводы потребляют столько же электроэнергии, сколько все Перу.

Еще одна колоритная фигура преуспевшего паулиста — Ассис Шатобриан — 28 газет, 5 еженедельников, 25 радио- и телестанций; по слухам, часть своего могущества он употребил на пополнение экспозиций Музея современного искусства: объявлял, например, со всей помпой, что фабрикант X… собирается купить одного Пикассо в подарок городскому музею. Что оставалось делать фабриканту? Платить.

Таков более или менее похожий на действительность портрет Сан-Паулу, который набросал бы вам торопливый, но добросовестный гид.

Председатель Федерации промышленников Сан-Паулу недавно горько жаловался:

«…Крупные иностранные предприятия… поглощают… все те скудные финансовые резервы, которыми мы располагаем… И эти капиталовложения далеко не всегда направляются в жизненно важные для нации отрасли. Зачастую они врываются в сферы, уже занятые местной инициативой… что серьезно затрагивает мелкие и средние предприятия, которыми приходится жертвовать».

Кто знает, может, он вспомнил об информации, появившейся в серьезном официозе «Банна информа»: «Двадцать компаний в Бразилии располагают капиталом свыше десяти миллиардов каждая: двенадцать из них являются иностранными филиалами, шесть — правительственными и лишь две — собственностью бразильцев (в числе которых, конечно, и граф Матаразо)». Или он вспомнил о том, что бразильскую экономику контролируют десять банков, девять из которых — иностранные?