От Клубка до Праздничного марша - [5]
Кухонный Кран, конечно, в жизни бы не посмел сказать Маленькой Картине, что влюблён в неё, да и посмел бы – что толку? Маленькая Картина висела так высоко и казалась такой недоступной! К чему ей был Кухонный Кран – хоть и новый сперва, хоть и ох какой бравый? Кухонный Кран! Выходец из унылой области сантехники… А теперь – когда Кухонный Кран потускнел, местами облез, и стёрлись давно голубой и красный кружки, неброско украшавшие его: голубой кружок – холодная вода, красный – горячая, – теперь он ей и подавно был ни к чему. Да и хрипел он всё чаще, а иногда и подкашливал, причём кашель этот был смешон.
Любой на месте Кухонного Крана давно бы расплакался. Расплакался и он – сколько внучкина рука ни вертела его и ни дёргала, слёзы всё капали и капали в раковину, капали и капали: ах, жизнь, жизнь!..
– Пора бы наконец вызвать слесаря! – вдруг услышал он и сначала испугался, а потом сказал себе: «Пусть…»
Маленькая Картина всё равно висела так высоко на стене и казалась такой далёкой, такой недоступной!
Слесарь не шёл, а Кухонный Кран рыдал уже вовсю – и зарыдал в конце концов так громко, что в полную мощь хлынула из него вода – горячая почему-то. Вода постепенно затопляла кухню, слёзы поднимались выше и выше, ещё выше, ещё…
И вот уже достигли они – нет, достиг он! – гордой чужой красавицы, Маленькой Картины со светлой вазочкой и никогда не увядавшим букетом полевых цветов: ромашки, васильки, клевер… В дверь квартиры стучали, но открыть было некому – хозяева ушли в гости.
Рыдал Кухонный Кран – и во всём мире не было никого, кто мог бы его утешить. Да и вернуть ли прекрасные-тонкие-чашки-с-небольшим-синим-цветком-на-зелёном-стебле-внутри, вернуть ли чашки-с-золотой-полоской… бабушкины нежности!
Сильной волной слёз смыло со стены Маленькую Картину – и поплыла по горячему (горючему!) морю светлая вазочка с никогда не увядавшим букетом полевых цветов, поплыла, словно лёгкая лодка. Ромашки, васильки, клевер… Маленькая Картина качалась на волнах, прекрасная, вечная, неизменная – и когда самая большая волна вынесла её в открытое море (кажется, Средиземное – какое же ещё!), Маленькая Картина обернулась и крикнула:
– Не плачьте, мой дорогой Кухонный Кран, я всегда любила Вас одного! Прощайте…
Крикнула и – уплыла, потому что в одном знаменитом венецианском музее давным-давно было приготовлено для неё почётное место в самом центре самой главной стены.
Тогда Кухонный Кран перестал плакать и совершенно некстати вспомнил вдруг: «Жизнь коротка, искусство – вечно».
Утюг как утюг
Самыми разговорчивыми в доме были, конечно, Часы: они совсем не умолкали. Про что рассказывали они? А про то, как бежит время, как исчезают без следа секунда за секундой. Часам надо было успеть рассказать про каждую из них – вот они и стрекотали без умолку: секунды сменяют друг друга быстро! Печальны, ах печальны были истории, рассказываемые Часами: ведь Время – такая грустная тема!
Впрочем, не уступал Часам и Счётчик: тоже говорун что надо! Жужжание его слышалось беспрерывно, а рассказывал он о том, что в доме горит свет и что об этом, по его, Счётчика, мнению, никто не должен забывать, потому как свет – самое ценное в мире. А о самом ценном в мире забывать нельзя. Впрочем, жильцы всё равно забывали – так что Счётчик жужжал, жужжал и жужжал: «Как можжжно, ужжжасно!»
Иногда подолгу разговаривала старая пишущая машинка по имени Эрика: уж у этой-то всегда имелась куча историй – на любой вкус! Да и Швейная Машинка, когда удавалось, тоже не прочь была потараторить. И даже Стиральная, самая большая из всех, Машина изредка и неторопливо повествовала о чём-то своём, но что уж она там бубнила… кто её разберет!
А Утюг говорить не умел. Правда, он умел шипеть, когда его ставили на влажную тряпку… Но ведь шипеть и говорить – это, согласитесь, разные вещи. Никто не откажется поговорить, но мало кому приятно, когда на него шипят!
«Вот бы и мне научиться говорить! – думал Утюг. – А то от моего шипения все просто шарахаются… Беседы так развлекают: поговоришь с кем-нибудь – и сразу почувствуешь себя иначе!»
Беда была только в том, что Утюг всё никак не мог решить, чьему языку научиться…
Хорошо бы, конечно, поговорить с Часами: у них очень красивый язык, звучный и чёткий. В каждую секунду Часы произносят ровно по одному звуку: «тик» или «так»… тут важно не сбиться, чтобы вместе получалось «тик-так». Кроме того, через каждые полчаса они произносят «бом», а через каждый час – столько «бомов», сколько часов прошло. Только ведь помнить о том, какие звуки когда произносить и сколько употребить «бомов» – это, конечно, ужасно трудно. А ещё язык Часов больно монотонный: хоть засыпай во время беседы! Но что это за беседа такая, когда один из собеседников спит?..
Лучше, пожалуй, выучить язык, на котором разговаривает Счётчик: тут нужно просто наловчиться щёлкать: щёлк-щёлк-щёлк!.. Щёлкай себе, как кузнечик, – и дело с концом. Правда, и тут следует знать, когда быстрее щёлкать – когда медленнее. Это зависит от того, много света зажжено или мало… так что тоже довольно сложно: надо за светом следить! И, кроме того, очень уж этот язык похож на какой-нибудь африканский: ведь в африканских языках страшно много щёлкающих звуков. Но, например, в быту африканский язык – зачем?
