От каждого – по таланту, каждому – по судьбе - [19]

По словам Влад. Ходасевича, «Есенина затащили в имажинизм, как затаскивали в кабак». В кабак, как известно, ходили бродяги, босяки. В известном смысле литературными босяками были и те поэты, которые навязали Есенину имажинизм. Они не имели за душой ни грана таланта, зато с избытком обладали амбициозностью, которая вполне удовлетворяла уровню их поэтических притязаний. Но никакая амбициозность на самом деле не могла заменить поэтического дарования, отсюда – их агрессивность и озлобленность на весь мир. Таков image поэтов, которые стали вместе с Есениным эпатировать публику разного рода вывертами и скандалами.

Частыми выступлениями на поэтических вечерах Есенин прикрывал собою откровенно никчемное творчество своих новоявленных друзей: Мариенгофа, Шершеневича, Кусикова, Старцева, Аксенова и др. «Они, – продолжает Влад. Ходасевич, – питались за счет его имени, как кабацкая голь за счет загулявшего богача».

И.И. Шнейдер, импрессарио А. Дункан, нашел в своих воспоминаниях схожий образ: все эти имажинисты «вились вокруг Есенина, подобно мошкаре в солнечном луче». С появлением Есенина имажинистская ватага сразу приобрела имидж «литературной», ее уже не стыдно было сравнивать с футуристами, где тон задавали В. Маяковский, В. Хлебников, В. Каменский. Да и жизнь самого Есенина с началом имажинистского показного кривлянья «разитель-но переменилась»: теперь он в центре внимания, он – лидер, если хотите – вождь, ходят именно «на него» (он это сразу понял), ему теперь было позволено почти всё. Жить он стал как «новый русский» в период военного коммунизма, когда все обычные люди (поэты – не исключение) голодали, когда у М. Цветаевой умерла от голода дочь, когда в Питере создали ЦеКУБУ, чтобы спасти от голода русских ученых, но многих так и не спасли.

По словам И. Бунина, благодаря имажинизму и в русскую литературу пришли «окаянные дни». Ничего нового литературе это надуманное течение не дало и дать не могло, ибо слушать стихи, не имеющие смысла, долго невозможно – зачешутся руки и возникнет желание заехать такому сочинителю в ухо. Поэтому имажинизм и подавался публике как откровенный эпатаж, кривлянье и поэтическое хулиганство. На соответствующую поэзию и публика ходила «соответствующая». Этот поэтический выпендраж политики не задевал, большевистской идеологии не перечил, а даже воспевал наиболее гнусные их деяния. И потому власти не только снисходительно терпели это литературное бесчинство, но даже поощряли его: дали отдельную квартиру для «имажинистской коммуны», помещение для кафе «Стойло Пегаса» в самом центре Москвы. Вы – нам, мы – вам.

Что же столкнуло Есенина в имажинизм? Одна из исследовательниц его жизни и творчества Л.В. Занковская отвечает на этот вопрос так: «Главная причина ухода поэта в имажинизм… определялась его страстным желанием найти разрешение самого важного конфликта своей жизни: революция, о которой он так мечтал, которой верил и которой отдавал свое искусство, все больше и больше озарялась “бешеным заревом трупов”. В новой жизни не было места ни крестьянству, ни интеллигенции, ни его поэзии».

Думаю, что данное толкование несколько надуманно, и все «отходы» революции к этой стороне жизни Есенина непосредственного касательства не имеют. Я бы подошел к ответу на заданный вопрос с несколько иных, более приземленных позиций.

На самом деле, Есенин – поэт по самому складу своей натуры не мог существовать без общения с другими поэтами и, само собой, со слушателями. Проще говоря, он физически не мог, что предпочитают иные поэты, «прятать в себе» написанные стихи. Каждый из них у Есенина рождался как бы в два этапа: сначала стихотворение записывалось поэтом на бумагу, потом ему было необходимо прочесть его и знать реакцию тех, для кого оно и писалось. Слушатель ему был нужен постоянно.

К тому же к 1917 г. он был уже достаточно известным и – что важнее – любимым многими поэтом. Все, что-либо понимавшие в поэзии, видели: перед ними подлинный и очень крупный самородок. Поэтому именно громадный талант поэта и стал тем барьером, который лег на пути Есенина к уже «обжитым» другими талантами легальным течениям в поэзии. Ничего, кроме имажинизма, Есенину по этой причине достаться не могло, ибо «вторым» он быть не хотел. И хотя само это поэтическое течение было надуманным, и собрало оно под своей кровлей личностей так же надумавших о себе, что они – поэты, для Есенина, повторяю, выбора не было. Да и общая культура, которой он обладал, была не столь изысканной, чтобы разбираться во всех хитросплетениях теоретиков от поэзии, высасывавших из пальца эти экстравагантные направления.

Есенин же стал для имажинистов бесценной находкой. Кому они были интересны без него?

А он? Ему было поначалу безразлично, что они проповедуют на бумаге, ибо он ни под какие направления перенастраивать свою лиру все равно никогда бы ни стал. А чисто внешний антураж его новоявленных друзей, изображавших из себя этаких денди в окружении воняющих махрой пролетариев, Есенину даже нравился. На многих фотографиях начала 20-х годов поэт именно таков. А рядом с ним утонченный профиль всегда щеголеватого А. Мариенгофа.