От голубого к черному - [31]

Когда зажглись огни, мы поспешно бросились в раздевалку и быстро переписали наш сет-лист. Карл решил, что он хочет начать с «Города комендантского часа», а не с «Третьего пролета», поскольку эта песня казалась более соответствующей такому городу, как Хенли. Мы решили придержать «Третий пролет», чтобы сыграть его, если публика начнет скучать и болтать, а если выступление пройдет успешно, то оставим его на бис. Разобравшись с этим вопросом, мы нервозно смотрели, как напиваются «Свободный жребий». После нехарактерного для них меланхоличного выступления, они поспешно вернулись к своему привычному образу и принялись импровизировать непристойные версии текстов «Треугольника», сопровождая это насмешливой имитацией минета, вдохновленной Дэвидом Боуи и Миком Ронсоном. Пока Мэтт и Джерри валялись в посткоитальном восторге на полу раздевалки, Дайан и Энди обменивались поцелуями, смешанными с «Сазерн Комфорт».

Карл, чей страх сцены, казалось, ушел до поры до времени, устало зааплодировал.

— Как мило они смотрятся, — пробормотал он мне, — прямо гитара с двумя грифами.

Дайан бросила ему бутылку Карл покорно схватился за горлышко открытой бутылки с виски и сделал большой глоток. Он передернулся, когда оно прошло в горло, затем посмотрел на меня глазами, полными темного огня.

— Ты готов?

Иногда он так говорил мне в постели.

Пробравшись на узкую сцену, мы постояли там несколько секунд подсвеченные сзади. Белый свет мигнул и покраснел. Детишки в майках сгрудились возле сцены: толпа любителей потолкаться в ожидании, когда ее заведут. Йен отбил сухие вступительные такты «Города комендантского часа». Гитара Карла забормотала, он прочистил глотку и начал петь. Его голое следовал за мелодией, чувствительной и меланхолической. Рука коснулась моего затылка — но то были всего лишь вибрации колонок. Публика с трудом раскачивалась. «Мы лежим во мраке/ И считаем звезды в своей крови/ Окна разбиты/ Дети взывают к Богу». Песня закончилась, шипение помех заглушало аплодисменты.

Следующей мы сыграли задумчивую версию «Загадки незнакомца». Карл стоял практически неподвижно, сосредоточив свою ярость на какой-то незримой фигуре прямо перед собой. Звук был плотный, он казался громче, чем был на самом деле. Несмотря на ту работу над мелодией, что мы проделали в студии, я ощущал скрытую агрессию группы, готовую вырваться из клетки. Карл пел так, будто его преследовали демоны, его игра была еще более неровной, чем обычно, но это не имело значения. Мы с Йеном сохраняли структуру, плотная стена ритма, на которой мог стоять Карл, проклиная небо. Когда мы с содроганием остановились, я увидел, что он вытирает пот с лица. Толпа подалась вперед, оставив заднюю часть клуба пустой.

Чтобы дать Карлу передохнуть, мы сыграли «Разбитую тишину» — быстро и жестко. Йен и Карл создали странный эффект, похожий на звук стрельбы и разбивающегося стекла. Какой-то парень вылез на сцену и задергался в бледном свете, затем он бросился со сцены обратно в первый ряд. Они поймали его и переправили назад, невредимого. Так бывало не всегда. Иногда они позволяли тебе упасть. Безо всякой паузы мы перешли к «Ответу». Во время его медленного вступления публика не издала ни звука. Мигали красные и зеленые огни. Спина Карла подергивалась, а голова совсем ушла в плечи, он показался мне похожим на пытающегося боксировать тинейджера. «Возьми меня с собой, куда бы ты ни шел/ Но ответа ты не получишь/ Ведь он тебе не нужен». Хрупкое, ломкое начало переросло в ураганные риффы. Толпа начала бесноваться, она колыхалась и содрогалась, как монстр, пытающийся разорвать сам себя на части. Аккорды тонули в ярости, слишком темной, чтобы назвать ее белым шумом. Мы отыграли еще пару минут, затем смолкли.

Далее была мощная, паническая версия «Некуда идти». Карл вышел под свет прожектора, точно оказавшись под наблюдением. Он сыграл несколько резких аккордов в конце: импульсы энергии, слишком пронзительные для эхо. Затем «Его рот», медленная и мечтательная, звучание гитары нежнее, чем когда бы то ни было. Неумышленная, но неожиданно уместная волна фидбека разрезала басовую партию напополам, Карл напрягся, но не потерял нити. Его голос колыхался, как и его тень. Голубые огни вспыхивали, гасли, загорались снова.

Пока Карл менял гитару, я услышал голоса, донесшиеся из публики. Масса тел перед сценой разбилась на группки. Я знаками спросил у Карла, играем ли мы «Третий пролет», но он покачал головой.

— Эта песня о возвращении домой, — сказал он. — Вам кажется, так будет лучше. Но ничего не меняется.

Мы начали «Стоячую и текущую воду», песню, требующую бережного обращения. Но Карл повел ее как Ник Кейв, завывая слова и жертвуя мелодией ради ритма. Перекличка бас и лидер-гитары, обычно постепенно раскаляющаяся до страсти, превратилась в грязную отчаянную еблю. Вот так мы должны сыграть «Его рот», осенило меня. Господи, мы должны трахаться вот так. Карл порвал струну, попытался продолжить играть, затем схватил микрофон и закричал: «Стоячая вода неглубока» — затем сымпровизировал строчку: «Но кровь глубока / Как давно я здесь лежу / Ты никогда не уснешь». Он пропустил последний припев и наклонился глотнуть пива из маленькой бутылки.