От этого не умирают - [26]

— Вон там, мосье Боб!

— Спасибо, ребята…

Но они сопровождали нас и дальше.

Для фоторепортеров наше появление было настоящим подарком. Они и мечтать не могли о подобном снимке! Подумайте сами: Боб Тражо у бренных останков своего «друга» и соперника Жо Андрикса…

Начиная с этого момента я потерял представление о том, что происходит. Вокруг вспыхивали блицы… Я пожимал протянутые руки… Кто-то схватил меня за локоть, а я, в свою очередь, цеплялся за руку Кати. Меня ввели в просторный сарай, который освещала большая голая лампочка, подвешенная на проводе… Блестел медью красный пожарный насос. Справа на земле был растянут брезент… На нем тело… Из-под грязного покрывала высовывались ноги, обутые в голубые замшевые ботинки…

Рядом стоял Бодони. Очень бледный Бодони с вытянувшимся лицом.

— А, — произнес он, узнав меня, — ты тоже слушал последние новости?

— Да…

У него в глазах стояли слезы. Я впервые видел, как он плачет.

— Совсем мальчик! — вздохнул он, отходя в сторону.

Кто-то откинул уголок жалкого покрывала, приоткрыв лицо Умершего. Это был Жо или, скорее, его статуя. Он был необычайно бледен, под носом запеклась струйка крови. Его бледность нельзя было сравнить с нашей. Ему закрыли глаза, но он не казался спящим, нет — он казался мертвым! Мертвым по-настоящему, мертвым навсегда.

Я сказал то, что принято говорить в таких случаях:

— Несчастный! Как это произошло?

Самое главное, мне в самом деле любопытно было узнать про несчастный случай. Я знал все лучше, чем кто бы то ни было, в самом деле задавал себе вопрос, как это произошло. Ибо, в конце концов, для нас, цивилизованных людей, имеют значение не деяния наши, а их последствия. Лишь толкование гибели Жо имело всеобщее значение.

Бодони ничего не было известно. Он приехал только что, узнав о несчастье также из выпуска последних новостей. Подробности нам сообщил какой-то журналист.

— У него забарахлила машина… Похоже, провод зажигания отсоединился. Он поднял капот… Потом прошел вперед, — наверное, хотел взять инструмент. И, по всей вероятности, был сбит обходившей его машиной… Так или иначе, его обнаружил лежащим на дороге зеленщик, возвращавшийся домой на своем грузовичке… Он был мертв. Местный врач утверждает, что смерть наступила мгновенно… Он не страдал, мосье Тражо… Пусть хоть это послужит вам утешением…

Не страдал! Я посмотрел на застывшее лицо. Казалось, эта смертная маска еще хранит словно отражение вопроса, прозвучавшего в его последних словах: «Боб, почему?»

Жо умер с вопросом на устах, а это, должно быть, не облегчило смерть.

Я наконец взглянул на мою бедную Кати. Похоже, она чувствовала себя уже получше, чем дома. Думаю, что вид трупа подействовал на нее успокаивающе.

— Пойдем выпьем что-нибудь, — решил Бодони.

Он наклонился, взялся за уголок покрывала и, прежде чем опустить его на неподвижное лицо, прошептал, будто про себя:

— Ты был великим боксером, Жо… Не скоро тебе найдется замена…

Мы вышли на улицу. Я ощущал внутреннюю слабость. На душе было тоскливо, мрачно… В сущности говоря, я не испытывал горя, но какое-то смутное сожаление… Мне не хватало Жо. Ведь я хотел уничтожить его карьеру, а не его самого.

— В машине было полно цветов, — сказал кто-то из журналистов.

Кати остановилась.

— Он ехал к нам, — произнесла она, запинаясь. — Он всегда приносил мне цветы.

Очередная удача для рыцарей пера! Завтра будет что почитать в газетах…

В кафе на площади благодаря царившей вокруг суете дела в этот вечер шли прекрасно. Мы расположились на красном диванчике в глубине помещения рядом с музыкальным автоматом… Какой-то пьяный идиот бросил монету, и зазвучал аккордеон. Народ возмутился… Пьяницу выставили, но автомат свои три минуты отыграл.

— Вы выпьете рому, Кати? — спросил Бодони.

Занятно: голос у него снова звучал нормально, а по щекам еще текли слезы.

Кати покачала головой.

— Нет, лучше чаю… Я замерзла…

Я жестом пригласил к нашему столику стоявшего у дверей Артуро. Потом, так же как Бодони, заказал себе рому. Бодони нахмурился.

До какой степени может дойти профессиональная деформация! Я пожал плечами… И сам он вдруг осознал всю ничтожность этого отклонения от режима по сравнению с тем, что произошло.

В кафе заходили журналисты, чтобы позвонить в свои листки, ибо на улицах Реомюр и Монмартр и на Елисейских полях уже вовсю вертелись ротационные машины.

Один из репортеров, старик, не умывавшийся, наверное, с неделю, в поношенном пальто из непонятно чьей шерсти, подошел к нашему столику с чашечкой кофе в руке.

— Может, сообщите что-нибудь особо, Тражо?

Он смотрел на меня поросячьими глазками. От его ног несло даже на расстоянии.

— Да…

Приблизились остальные.

Я прочистил горло. Кати судорожно сжала мою руку… Почему? Чего она опасалась? Бодони утер рукавом слезы.

— Вам известно, — начал я, — что в следующем месяце я должен был в матче против Жо отстаивать свой титул?

Последовал утвердительный ответ.

— Если говорить со всей откровенностью, думаю, он бы у меня выиграл. Он был необыкновенным боксером. Наш последний матч был для меня нелегким…

Я замолчал. Старый журналист подул на свой чересчур горячий кофе.

— То, что вы говорите, делает вам честь, Тражо!