От Дуная до Лены - [3]
На нижнем Дунае
Наш межрейсовый дворец. — Парни «ходят в Вену». — Утро на пляже. — Два слова о Латакии. — Река дружбы. — Городок напротив Галаца. — Придунайский интернационал. — О чем пел дядя Ерема. — «Середина русской земли…»
Перегон судов начинается каждый год на Дунае во второй половине апреля, и вот этой весной я вылетел из холодной апрельской Москвы на юг. Когда говорят о Дунае, чаще всего, по-моему, представляют себе Вену или Братиславу, Будапешт или Белград, а то и просто опереточный «Голубой Дунай» из слащавых венских фильмов. Мне и самому привелось повидать щегольской Будапешт, прелестный венгерский Сентэндре и романтический Эстергом раньше, чем наши Измаил, Килию и Вилково. Только этой весной обнаружил я, что в нашей стране есть и собственный Дунай: полторы сотни километров левого берега, интереснейший уголок страны. Еще по прежним своим путешествиям знал я, что к юго-западу от Одессы лежат удивительные места, овеянные легендами древности, сохранившие в своих названиях отголоски римского или турецкого вторжения, болгарской, греческой, генуэзской, французской и швейцарской колонизации, — Овидиополь, Аккерман (он же Белгород-Днестровский), Бугаз, Шабо, Парижская, Лейпциг. Теперь же мне удалось повидать и нашу собственную «Венецию».
До Измаила сейчас добраться из Москвы не труднее, чем до Тарусы, хотя расстояние до Дуная ровно в десять раз больше, чем до Оки. Комфортабельный пассажирский лайнер за полтора часа доставляет тебя в не менее комфортабельный Одесский аэропорт, а оттуда скромный и надежный ЛИ еще за сорок минут довозит до Измаила. Лететь от Одессы очень интересно: внизу белеют песчаные косы и отмели, видна над лиманом генуэзская крепость Белгорода-Днестровского, а потом Дунай — пустынные камышовые заросли плавней, острова, вода, вода, а в стороне — безводные бурые и серые пустоши. Я-то думал, что древняя эта земля давно обжита, а тут, оказывается, полно целины под благодатным южным солнцем.
В автобусе по дороге из аэропорта я стал расспрашивать у попутчика, как тут насчет городской гостиницы.
— А ты зачем сюда? Командировочный, что ли?
— Да тут наши суда, — ответил я скромно, но не без гордости, и тогда загалдел весь автобус разом:
— Так это тебе не в городскую, а в межрейсовую. У нас там такая межрейсовая над Дунаем, какой небось и в самой Москве нет… Слышь, парень, со мной пойдешь.
Из автобуса мы вышли с двадцатилетним чубатым пареньком и стали спускаться к моряцкой гостинице. На пареньке был торжественный черный костюм и белоснежная нейлоновая рубашка, остроносые ботинки с рантом и пестрые носки в шашечку.
— Матрос? — спросил он. — Я тоже. Рулевой. Думаю, на этот год в мореходку поступать надо. А ты? Чего ж? Учиться, брат, надо.
Я с готовностью согласился.
— А вообще-то мне наше дело нравится. Мы в Латакию ходим… Слышал такой порт? Дружок меня к себе на судно посватал. Они раньше в Вену ходили. Он мне еще носки вот эти привез из Вены. Ничего? Нравятся? Я тогда «на биче» сидел, и он меня мал-мала поддерживал… Ну, пришли. Вот моя межрейсовая деревня, вот мой дом родной. Ты, если чего надо, заходи сегодня в триста пятую. Генку спросишь. Понял?
По совести, понял я в его рассказах далеко не все, но мне сразу стало хорошо от этого дружелюбия и от свойской простоты первого же встретившегося мне коллеги-моряка.
Когда мы подошли к гостинице, уже смеркалось, и ее огромное четырехэтажное здание с колоннами и лоджиями возвышалось, сверкая окнами, над кое-где залитым водой низким дунайским берегом, точно огромный океанский корабль. У балюстрады и внизу в скверике спорили и галдели какие-то ребята, похожие на школьников; у открытой эстрады кто-то бренчал на рояле; из окон доносился перезвон гитары. В вестибюле тоже было полно народу. Солидные парни точь-в-точь в таких же, как у моего провожатого, черных костюмах, спорили, какие оклады на 300-сильных, а какие на 150-сильных; в углу говорили по-немецки и компания австрийцев гоготала над чем-то непонятным так заразительно, что хотелось немедленно сесть и выучить немецкий язык. Еще заразительнее смеялись в противоположном углу у книжного киоска. Здесь собрались моряки самых различных возрастов — от безусых розовощеких юнцов до солидных, седеющих «сорокотов». Одеты все были очень разномастно и довольно небрежно: на одних — те же черные костюмы, что у молодых «пароходчиков», но уже несколько поношенные, на других — какие-то пижонские курточки, на третьих — широкоплечие пиджаки сельского индпошива, на четвертых — синие кители. Кто-то в этой компании рассказывал о Севере, и, прислушавшись к невероятным хитросплетениям рассказа, я подумал сперва, что это импровизация завзятого анекдотиста, но вскоре обнаружил, что речь идет об известных всем присутствующим событиях, потому что слушатели то и дело добавляли пропущенные рассказчиком детали, а иногда называли имена, от одного упоминания которых все начинали смеяться:
— Ну а на Диксоне этого баламута от нас списали. К нам тогда перешел Митя Карояни, да ты ж знаешь Митю… ну этот, боцман, который все говорит «кнехта кнехтою и останется». Мы как раз тогда гнали трехдечные типа «Гастелло».
