От Бреста до Мадеры - [3]

Скоро все отправились на катере в город… Приехали, конечно, и офицеры прямо в ресторан…

– Обедать!

– Рюмку водки!

– Пива!

– Омаров!

– Господа, давайте лучше сообща… платить легче…

– Давайте!

Гарсоны едва успевают подавать и, верно, глядя на нас, полагают, что мы суток трое не ели, ибо с такою алчностью мы уписывали все, что ни попадалось.

На том столе, где мы обедали, через полчаса явился пепел… пятна от пролитого пива и вина… Болтали и шумели мы так, что из соседней комнаты с удивлением выглянули на нас два французика, но, увидев нас, сейчас же скрылись.

– Господа! – вскрикнул кто-то, – господа… Нас обозвали эти французы…

– Полноте! – вмешиваются все разом. – Никак они нас не обзывали…

– А все бы их надо разнести!..

– Тише… господа… тише…

– Что ж омаров не дают? – кричат с одного конца, – омаров!!!

– Monsieur? – подлетает гарсон…

– Омаров!

Несут и омары…

В это время являются какие-то два французские поручика и любезно раскланиваются. Один из них заявляет, что они, узнав, что русские офицеры – эти храбрые русские – здесь, возгорели желанием познакомиться – «тем более, – продолжает оратор, – что Франция и Россия… о!.. эти две великие нации чувствуют друг к другу симпатию… В Крыму мы были враги по необходимости, но друзья по принципу».

Они наговорили много комплиментов, кто-то из нас начал отвечать, крикнув перед этим шампанского.

И пошла попойка, и пошли речи!

Чего уж тут ни говорилось, каких тостов ни предлагалось…

– Куда ж, господа, после обеда? – спрашиваем друг у друга, когда кофе с достаточным количеством рюмок коньяка было выпито.

– В театр пойдем…

Шумной большой ватагой все отправились в театр и вернулись на корвет с рассветом.

Дня через два после прихода корвета в Брест отпустили и команду на берег… «Первая вахта на берег!» – скомандовал после обеда боцман Никитич…

Довольные, что наконец вернутся с судна на землю, пошли одеваться матросы. Скоро они вышли наверх в чистых щегольских рубахах, причесанные, с несколько отмытыми смолистыми руками.

– Смотри, ребята… держись одной кучки, – говорил кто-то человекам пяти матросам, – чтобы вместе везде… И в кабак вместе… и гулять вместе.

– Афанасей… сколько у тебя франков? – спрашивает Макаров Афанасия.

– Два… брат…

– Дай пол-франока…

– Зачем?

– Дай, говорю…

– Да зачем?..

– Пропить…

– Пропить?

– Говорят, пропить… нешто не слышишь?

– А я-то что? Нешто уж и я не человек?

– С тебя хватит.

– Не дам, Макаров, я тебе пол-франока… Лучше вместе пойдем… угощу.

– Смотри, Афанасей, угости…

– Сказано, пойдем… Погуляем… Только держись, – и Афанасий даже языком прищелкнул от будущего удовольствия.

– Вы, ребята, наперво куды?.. – спрашивает один матрос товарищей.

– Мы, братцы, в лавки…

– Что покупать?..

– Надоть рубаху… Вот Федор тоже штаны хочет торговать!..

– Купи, братец, мне нож!

– А вы-то что сами?..

– Мы в кабак… Гуляй, значит, душа…

– Так тебе нож купить?..

– Купи, ребята, кто-нибудь…

– А деньги?..

– Да ведь вы в лавки?..

– Ну…

– Пить не станете?..

– По шкалику рази…

– А я, значит, гуляю… все пропью…

– А нож?

– Купи на свои… Опосля отдам, потому теперь я гуляю… А вы, значит, в лавки…

Боцман Никитич надел тонкую рубаху с батистовым передом, щегольски повязал черный шелковый галстук с длинными концами; на грудь повесил свою дудку на серебряной цепи, шапку лихо надел немного на затылок и вышел наверх, держа в руках носовой платок, который между прочим он взял более для форсу, ибо и при платке он по привычке сморкался классически, т.е. с помощью двух пальцев.

– Гляди, ребята… боцман-то… раскуражился…

– Форсит… неча сказать…

– А ведь упьется?..

– Звестно упьется. Кажинный раз в лежку привозят…

Никитич беседовал с «чиновниками», с фельдшером, писарем и другими унтерами, с которыми вместе собирался ехать на берег…

Франт наш фельдшер все упрашивал сперва по улицам гулять.

– Или, Степан Никитич, – вмешался писарь Мухин, – в сад пойдемте гулять… Верно, в городе сад есть. Нельзя без саду…

– Да што в саду-то? – говорит Никитич.

– Все же благородное развлечение.

– По мне в трактир сперва…

– В трактир после сада…

Однако Никитич не соглашался… И другие унтера не соглашались.

– Иван Васильич, – обратился фельдшер к Мухину, когда боцман и унтера куда-то пошли, – пойдемте гулять одни. Что с ними гулять!..

– Конечно, Иван Абрамыч…

– Они никаких чувств не имеют… Только бы им напиться. Известно, матрос!..

– И еще пристыдят нас.

– А мы, Иван Васильевич, благородно погуляем, зайдем в лавки, а после в театр… мы ведь не они…

– А в сад?..

– И в саду погуляем…

Писарь и фельдшер решили отделиться от Никитича и время провести более благородно, чем проведет его Никитич с компанией.

«Левка-разбойник» был мрачнее обыкновенного. Он всегда был мрачен перед тем, что напивался. В раздумье ходил он взад и вперед по баку и изредка щупал свои четыре франка, спрятанные в кармане. На его лице явилась самая презрительная улыбка, когда он услыхал разговор писаря с фельдшером. Он быстро вскинул на них глаза и потом так же быстро опустил их и только сказал: «сволочь».

Леонтий резко отделялся от прочих… Постоянно молчаливый, угрюмый, особняком сидел он за какой-нибудь работой, и хорошо, легко как-то спорилась работа в его могучих, крепких руках… Говорил он с другими мало, да и вообще с ним, зная его суровый нрав, редко кто и заговаривал… Относились же все к нему с уважением, а боцман даже с некоторым заискиванием, потому что Леонтий был золото-матрос из баковых… Бывало, крепит парус в свежий ветер, так любо глядеть на него, бесстрашного, вечно спокойного, не суетящегося, разумно и толково делающего дело…