От Андропова к Горбачёву - [4]

Однако, как уже подчеркивалось, не только «коллективная диктатура», но и единоличный диктатор в Кремле стараются создать во внешнем мире впечатление, что единоличный диктатор вовсе не диктатор, а исполнитель воли Политбюро, а само Политбюро вовсе не диктатура олигархии, а исполнительная инстанция воли советского народа. Вот два примера, свидетельствующие о такой тактике Кремля. Добиваясь максимальных успехов у Рузвельта и Черчилля на Ялтинской конференции, Сталин аргументировал свою неуступчивую позицию тем, что потом русский народ скажет, что Сталин и Молотов защищали русские интересы хуже, чем их защищали русские цари, а его всесильное Политбюро откажется утвердить соглашения в Ялте. Сталин убеждал, в частности, Рузвельта, что слава о нем, о Сталине, как о диктаторе — это просто миф, он подотчетен и зависим от Политбюро, как Рузвельт зависит от своего Конгресса. И трюк вполне удался. Ведь Рузвельт говорил тогда, что «дядя Джо» человек добрый, а вот Политбюро его — учреждение ужасное. Даже тогда, когда Сталин начал, вопреки соглашениям в Ялте, большевизировать восточную Европу, министр иностранных дел США Эдвард Стеттинус объяснял акции Сталина нажимом этого «ужасного учреждения». Вот его утверждение: «Когда маршал Сталин вернулся с конференции, Политбюро взяло его в оборот за то, что он вел себя на ней чересчур дружелюбно и сделал двум капиталистическим странам много уступок». («НРС», 6.2.1985). Наученные горьким опытом истории, нынешние американцы, надо думать, не так уж наивны в понимании советского механизма власти. Когда в Белом Доме член Политбюро Щербицкий самоуверенно и вызывающе заявил президенту Рейгану, что «советский народ» не потерпит новой угрозы США в космосе, то президент дал единственно правильный ответ: «Советский народ имеет мало что сказать в отношении того, что делает его правительство». («Нью-Йорк Таймс»), Только такой язык понимают и уважают владыки Кремля.

Часть I От Брежнева к Андропову

Глава 1. Последний съезд Брежнева

В последние годы правления Брежнева в центре внимания Кремля стояли два события: XXVI съезд КПСС (1981) и «пролетарская революция» в Польше в августе 1980 г. Проанализируем эти события.

Накануне XXVI съезда Брежнев преподнес знатокам протокола ЦК (а этот протокол ведется куда скрупулезнее, чем его вели дворы абсолютистских монархий) сюрприз, на который не отважился бы не только Ленин, но и сам Сталин.

Брежнев дал понять в «Правде», что он, как генеральный секретарь, стоит выше Политбюро (по уставу высшие руководящие органы партии идут по нисходящей линии так: съезд партии, пленум ЦК, Политбюро, Секретариат, генсек). Так, когда Политбюро вынесло от имени ЦК постановление об утверждении «Основных направлений экономического и социального развития», Брежнев присовокупил к нему свое личное постановление: «1. Одобрить проект ЦК КПСС… 2. Опубликовать проект ЦК КПСС… 3. Провести обсуждение проекта… Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. Брежнев». («Правда», 2.12.1980).

Формула раньше гласила, в согласии с уставом, что ЦК одобряет проект любого докладчика, в том числе и генсека, у Брежнева получилось наоборот. Что это — сознательный анти-уставный акт или протокольный ляпсус? Но этот ляпсус очень характерен для стиля брежневского руководства и вполне укладывается в рамки раздуваемого до абсурда «культа Брежнева» (по телевидению и во всех кинотеатрах идут серии фильмов, снятых по мемуарам Брежнева, в стиле всепобеждающего древнерусского богатыря, перед которым бледнеют все эти мифические Геркулесы и исторические Наполеоны). До сих пор при перечислении имен членов Политбюро имя Брежнева называли всегда в общем списке, хотя и первым, не соблюдая алфавитного порядка, обязательного для других, а теперь его выделили, по примеру Сталина, из общего списка, называя его отдельно как генсека, а потом идет общий список членов Политбюро. Ожидал советских телезрителей и другой сюрприз. До сих пор доклады Брежнева на съездах партии и сессиях Верховного Совета транслировались прямо из зала, а теперь транслировались только начало и конец доклада, а дальше текст читал диктор. Это вызвало целый переполох среди иностранных журналистов, которые, не будучи допущены на съезд, сидели в Прессбюро съезда у телевизора. Сколько бы они ни добивались узнать причину, они толком ничего так и не узнали.

Объяснение, видимо, простое: уже из этого начала доклада было видно, как Брежневу было трудно его читать. Осилить почти четырехчасовой доклад он просто был не в состоянии. Он, видимо, читал наиболее важные отрывки, а в остальном сослался на письменный текст, заранее розданный делегатам.

На съезд было назначено 5002 делегата из областей, краев и национальных республик (формально пропущенные через местные конференции и съезды, они еще до прибытия в Москву проверяются и утверждаются отделом организационнопартийной работы ЦК КПСС. Среди них пара сотен статистов из «рабочих и колхозников», а остальные высшая партийная и государственная бюрократия).

Как по форме и стилю, так и по содержанию работы XXVI съезд Брежнева не был обычным съездом, обсуждающим и дискутирующим острые проблемы внутренней и внешней политики, а представлял из себя огромное сборище партийной и государственной элиты, в котором, кроме пяти тысяч делегатов, участвовало также более тысячи гостей из-за границы и столичного партийного актива. Только, в отличие от шума толпы на обычных сборищах, здесь царила мертвая тишина, строевой порядок и давящая торжественность. Напрасно Брежнев жаловался в докладе, что все еще не сформировался «советский человек». Если бы возможно было воскресить Ленина и привести его обозреть зал этого сборища, он, наоборот, сказал бы: «Да, советский человек создан», — и, пользуясь терминологией своего соратника Троцкого, может быть, только добавил бы: «Сталин вырастил от моего имени голосующее стадо людей!» Надо отдать должное большевикам: они унифицировали не только мысли, но и низменные побуждения людей: честолюбие, эгоизм, пороки, продажность. Пользуясь этой стороной человеческой натуры, Сталин и создал того «советского человека», который уникален как гражданин — он поменял личную свободу на спокойствие, человеческое достоинство на привилегии, сомнения гражданина на уют мещанина. Он, как говорил Эренбург, усовершенствованный коммунистический человек («ускомчел»), который без малейшего притязания на цинизм может сказать о себе: «голова мне нужна, чтобы не думать». Он до глубины души убежден, что это тоже его редкая привилегия, что тяжкую обязанность думать за него взял на себя мудрый ЦК! Поэтому он будет голосовать за любые решения этого ЦК, одинаково как за благотворные, так и преступные. И история с него ничего не спросит — он был всего лишь винтиком механизма ЦК, представителем «голосующего стада». Поэтому понятно, что и на XXVI съезде царил тот же классический сталинский ритуал: ЦК объявил свои мудрые решения, а в пятитысячной аудитории поднялся лес рук за эти решения — без вопроса, без возражения, без воздержания, при диких криках «слава, слава, слава», «бурная и непрекращающа-яся овация», как отмечает протокол.