От Алари до Вьетнама - [12]

Путь был долгим. Мы ехали до Отора по хорошо накатанной лесной дороге через Аларь, Кукунур, Готол и мелкие русские селения. Наконец к вечеру показался Отор с его добротно поставленными домами. Усадьба Болсоева находилась на окраине. В центре ее стояла изба с плоской крышей, а рядом с ней старая, крытая полупрогнившей корой юрта.

Хозяйка, двое сыновей и дочь собрались в юрте. Было темно, грязно и душно. Мебели почти никакой, лишь старая деревянная кровать, стол да две скамейки. На земляном полу стояла зыбка-качалка, которую в ту пору можно было видеть в каждой бурятской семье, где лежал ребенок, завернутый в овчину и крепко перевязанный поперек тонким ремнем.

Болсоевы встретили нас радушно, угостили чаем. Сестры разговорились о житье-бытье. Тетя Агруня жаловалась матери на свою тяжелую жизнь, на то, что ей с трудом приходится сводить концы с концами.

Через некоторое время домой вернулся дядя, а поздно вечером мы сели ужинать. Я быстро поел и убежал с двоюродными братьями спать в юрту.

На другой день мать с тетей куда-то ушли, и мы с двоюродным братом Петей остались нянчить ребенка. Молонтай, так звали малыша, проснувшись, сразу же начал плакать. Петя взял тонко нарезанное курдючное сало и засунул малышу в рот. Молонтай успокоился и стал энергично сосать его.

Когда я рассказал об этом случае родителям, они пришли в ужас. Однако Молонтай, несмотря на это, вырос здоровым и крепким. Он здравствует и поныне, работает в Аларском совхозе.

Позднее пришлось и мне выступить в роли няньки. У меня появилась младшая сестра — Дулгар. Как-то родители чуть свет пошли косить траву. Я остался присматривать за сестренкой. Она лежала в такой же зыбке, как и Молонтай.

Сестра была беспокойной и очень крикливой, не чета Молонтаю, которому знай только подсовывай сальце. Дулгар выводила меня из себя. Чтобы развлечь ее, я стучал поварешкой по дну сковородки и колотил по печной заслонке. Но что бы я ни делал, она не унималась и продолжала кричать во все горло. Тогда я налил из самовара воды в рожок и сунул ей в рот, но она и не думала его брать. Я выбежал в сени, где на полке стоял открытый горшок с курдючным бараньим салом не первой свежести. Оно было густо облеплено крупными темно-зелеными мухами. Отогнав их, я вынул из горшка сало, немного почистив его ножом, отрезал тоненький кусочек и сунул сестренке в рот. Она сразу же умолкла и начала сосать.

Через некоторое время я услышал на улице голоса. Это возвращались родители. Я мигом вытащил сало изо рта девочки и забросил его за печь.

Войдя в избу, мать удивилась, увидев ребенка плачущим: ведь, подходя к дому, она не слышала крика. Легли спать поздно. Я моментально заснул.

Разбудил меня какой-то шум. Родители были на ногах; у сестренки от сильной рвоты начались судороги. Все перепугались, особенно я, поскольку чувствовал себя виновником несчастья. Рано утром привезли фельдшерицу, которая определила, что малышка отравилась. Глотая слезы, я рассказал все. Фельдшерица сразу же сделала девочке промывание желудка, и через три дня Дулгар начала поправляться. Отец отругал меня, а мать отстегала ремнем. На этом дело и кончилось.

Позднее в нашей семье появился еще один мальчик, которого назвали Бадма. Его тоже качали в бурятской зыбке.

Сейчас в улусах Бурятии уже не найти зыбки-качалки. Она стала этнографической редкостью.

В годы моего детства детей воспитывали по старинке. Подростки были предоставлены самим себе. Мальчишек прежде всего обучали борьбе. Кто-либо из взрослых собирал их где-нибудь на поляне вблизи юрт и выстраивал по росту. Сюда же подходили все свободные от работы жители улуса. Начиналась борьба подростков. Играли в такую игру: один из участников сидит на табуретке и держит возле правого уха подушку, второй наносит по ней удар кулаком. Если противника не удавалось свалить, то приходилось занимать его место.

Мать запретила мне участвовать в кулачных боях, разрешив заниматься только борьбой. А отец предостерегал меня от водки, советуя не пить, даже если будут уговаривать родственники. Такое предупреждение отца было вполне разумным, если учесть, что в нашем улусе некоторые старики, да и старухи приучали мальчишек с трех-четырех лет пить молочную водку и курить.

В школу

Осенью родители не пустили меня в школу: не во что было одеться, а они не хотели, чтобы я ходил оборванцем. Мне же было обидно, что дочь соседа Мархандаева, Дарья, уже училась, а я нет.

Я частенько забегал к Дарье, чтобы посмотреть на школьные принадлежности. Особенно нравился мне букварь. Я с большим интересом перелистывал его страницы. Очень хотелось иметь и такую книжку, и тетради, и карандаши, и ручку. Огорченный, возвращался я домой и умолял мать, чтобы она поскорее отвела меня в школу.

Наконец долгожданный день наступил. Школа наша находилась в двух верстах от дома — приземистое, одноэтажное, выкрашенное в светло-зеленый цвет здание. Школа произвела на меня большое впечатление: длинный коридор, два вместительных класса и еще одна комната поменьше, учительская, куда мы и вошли с отцом. Я крепко держался за его руку, боялся отстать. К нам навстречу поднялся директор Даниил Владимирович Манзанов — высокого роста, чуть полноватый, с добрыми глазами.