Освященный храм - [38]

— Ты?! Шварц?! Ты — призрак! Хо! Хо! Изыди! Сгинь, сатана! Я — черт! Я — черт! — Вдруг остановился и спросил: — Ты чего, Феноген? А где твой шрам?

Эдик понял, что никакой он не помешанный, этот Дремлюга. Вон как испуганно смотрит! «Значит, он принял меня за Крыжа? Выходит, я похож на отца? От этих мыслей впору самому перепугаться…»

— А, ты с того света! Сгинь, сгинь, Шварц!

— Молчать! — грозно проговорил Эдик. — Где твой аппарат? Где снимки? Где негативы? Давай!

Перепуганный Дремлюга кинулся открывать крышку в подполье. Эдик вытащил из кармана фонарик и полез следом за хозяином вниз.

— Там… Там, — протянул дрожащую, костлявую руку. Вдруг упал на колени: — Не убивай! Все забирай, но не убивай!

— Не верещи! Давай все сюда…

Дремлюга подал полевую сумку, туго набитую бумагами. Но Эдику некогда было разбираться: вот-вот должна была вернуться старуха с молоком. И действительно, только он уселся у себя в каморке, как появилась она. Он наспех выпил молоко и сказал, что пойдет погулять на улице.

И только отойдя несколько кварталов, Эдик вздохнул свободно и облегченно: можно возвращаться домой. Мелькнула, было, мысль заехать в Булатовку и встретиться с капитаном, но подумал, что нужно все пересмотреть, перебрать.

19

В конце августа в районе была объявлена учебная тревога. Оленич не занимался подготовкой учений, но он все же успел до появления комиссии осмотреть, какие выставлены машины и механизмы, лично проверил, не сидят ли за рулем люди в нетрезвом состоянии. По спискам сделал перекличку, те ли явились на сбор, кому положено и кто получил повестки, — списки у него были, повестки вручал сельсовет. Без согласования с Магаровым вынужден был принять меры, потому что вместо двух бензовозов выставлен один, а из спецмашин не было техлетучки, у водителей автомашин не хватало комплектов запасных частей. С помощью завгара и главного механика заменил двух пьяных водителей, разыскал техлетучку, второй бензовоз. Это он все делал, пока Магаров, Добрыня, главный инженер и Пастушенко сидели в кабинете председателя, обсуждая условия учений, переговариваясь по телефону с военкоматом. И для них совершенно было неожиданным, когда явились трое проверяющих — один офицер из соседнего военкомата, один из области, а третий из отдела гражданской обороны райисполкома. Вместе с местным руководством они пошли на сборный пункт за селом, проверили и поставили оценку «отлично». Магаров и главный инженер сами себе не поверили, что требование военкомата обеспечено полностью.

Магаров неприязненно поглядывал на стоявшего в сторонке Оленича, но ничего не сказал по поводу такого невиданного самоуправства, зато секретарь парткома Добрыня, правда, уже на рассвете, когда объявили отбой, подошел к Андрею:

— Ничего не скажешь! Характер у тебя боевой.

— Скажи об этом Ростовскому.

— Ишь ты! Много хочешь! Не всегда такая инициатива на пользу тебе. Да и на этот раз еще посмотрим, что получится. Ладно, я тебя не пугаю, а защищать буду.

Усталый и расстроенный разговором с Добрыней, Оленич собрался на пляж, чтобы освежиться, отойти от напряжения. Но приехал Роман и предложил прокатиться к Лихим островам.

Купальный сезон был в разгаре, пляж за селом гудел от множества людских голосов: там все двигалось, мельтешило, и Оленич в последние недели все реже выходил днем к морю и все чаще просил Романа отвезти куда-нибудь в укромное местечко возле так называемых Лихих островов, хотя их когда-то называли Лебяжьими.

В это утро Оленич и Роман, оставив мотоцикл на пригорке, под старой маслиной, направились по узким троякам между зыбкими островами к морю. Прошли кустарник, миновали не очень тонкие места. Море шумело уже рядом. Оленичу идти стало трудно, и они свернули в сторону и вышли на сухой берег. Андрей уселся на останки старой, полусгнившей лодки, глядел на море и думал о своей жизни, о судьбе офицерской и инвалидской, о войне и о том, что было с ним и с товарищами по оружию — и старшими, и младшими.

— Слышите, капитан?

Оленич обернулся:

— Что?

— Прислушайтесь!

И Оленич услышал какой-то необычный голос, да сразу и не понять — человеческий или звериный? Вот снова всплеск голоса, как стон — протяжный, безутешный.

— Может, человек тонет? — спросил Роман.

Оленич поднялся. Надо было идти в сторону зыбкой земли, и он сделал лишь два-три шага: костыли глубоко утопали.

— Жаль, что протез не надел, — промолвил он, останавливаясь и вытирая лицо.

Стон, похожий на человеческий, повторился еще несколько раз и начал стихать. Но Андрей и Роман продолжали приближаться к Лихим островам: парень выбирал более твердую почву, Оленич шел, напряженно соображая: ясно одно, что стон был человеческий, возможно, с кем-то произошла беда, но могло быть и что-либо иное…

— Прониха! Она идет сюда. Другой дороги нет. Такая страшная! — прошептал Роман, выглянув из-за кустов.

И невольно они притихли в ожидании Евдокии Сергеевны. Она появилась из-за куста тамариска — в помятой и испачканной одежде, с седыми растрепанными волосами и заплаканными, ничего не видящими глазами. Узловатые пальцы больших рук все время хватали блузу, словно добирались до сердца.