Освященный храм - [28]

Магаров даже обрадовался, что приехал первый, и, указывая на Оленича, объяснил:

— Да вот приезжий инвалид мутит людей.

— Так пусть уезжает, откуда приехал.

— На постоянное местожительство к нам. На учет стал. Райком же дал ему прикрепительный в нашу парторганизацию.

— Так чего ему не сидится? Приехал лечиться, пусть лечится. И не лезет в колхозные дела. — Нашел глазами Оленича, поманил пальцем к себе, но Андрей почувствовал неблагоприятную для себя атмосферу, не стал подходить, а остался стоять на краю крыльца, возле бокового столба-опоры. Тогда секретарь громко спросил: — Кто разрешил собрать людей?

— Инвалидов войны разрешил собрать сельсовет, — твердо ответил Оленич, смело глядя на секретаря.

— Какое ты имеешь к ним отношение?

— Я такой же, как они! — с вызовом проговорил Оленич и подошел ближе к инвалидам.

Он видел, как секретарь райкома наклонился к Магарову и что-то сказал, но не слышал его слов. А сказано было такое:

— Он что, ненормальный? Может, шизик? А?

Магаров только поднял и опустил плечи в ответ, не сказав ни слова.

— Товарищи, — обратился секретарь к инвалидам, — все вопросы в одном селе, в одном хозяйстве не решить. Мы знаем трудности жизни инвалидов. Обещаю вам, соберем всех вас со всего района и поговорим обо всем наболевшем. Только всем районом, как говорится, всем миром можно что-то сделать. Расходитесь спокойно по домам.

И руководство колхоза вместе с секретарем райкома пошло в контору. Толпа молчала. Оленич чувствовал себя виноватым перед теми, кого созвал, и перед теми, кто пришел посмотреть и послушать. Не сговариваясь, все молча пошли к обелиску. И только Пронова прошла мимо, не поднимая головы.

15

Это необычайное лето — солнечные, ясные дни, по утрам влажный морской ветер и степной сухой воздух, напоенный запахом трав и цветов, — казалось, никогда не кончится, и он, Андрей, с упоением наслаждался жизнью. «Тебе безумно повезло, капитан! — подбадривал себя Оленич. — Ты просто возрождаешься из пепла, как птица феникс!»

По давней армейской привычке утром он просыпался за несколько минут до шести. Быстро собирался и вместо зарядки спешил к морю, пока было мало людей. Но по утрам он долго не задерживался в воде — она была еще прохладной, и он побаивался, а вот по вечерам, когда вода за день нагревалась, он барахтался в ней подолгу и с наслаждением. Он загорел за эти месяцы, мышцы налились тугой силой, но силой иной, не похожей на ту, которая вливалась в его тело от укрепляющих таблеток а уколов, от усиленного питания. Это была сила самой природы, и он жил все время в предчувствии еще большего счастья.

Откуда-то послышались наигрыши гармошки… Кто это так рано? Он вспомнил, что надо отправлять ребят в армию. Первыми идут Генка Шевчик и Мирон Серобаба. Надо бы побывать у них на проводах. Одевался и обеспокоенно размышлял: еще только восемь часов, а уже песни и неуверенные переборы гармошки. Неужели сидят за столами?

По дороге к сельсовету в боковой улочке увидел празднично одетых людей, которые толпились возле двора Антона Серобабы, колхозного ветеринара. Двухрядка заливалась, выводила танцевальную мелодию, доносились возбужденные мужские и женские голоса. Посреди толпы образовался круг, в котором танцевало несколько молодых пар. Ворота были раскрыты настежь, во дворе стоял длинный, сбитый из досок стол, уставленный закусками и десятками бутылок и бутылей. Сидело человек пятьдесят — все пили, ели, громко разговаривали, а в конце стола — сам виновник торжества, Мирон. Вид у него был утомленный, все тянулись к нему стаканами, каждый старался наставить новобранца своим напутствием, и он кивал каждому и улыбался. А его отец, Антон Сергеевич, стоял на высоком пороге своего дома и следил за всем, что делается вокруг. Вот он увидел Оленича, заторопился ему навстречу, сияя от самодовольства и пошатываясь от выпитого:

— О, капитан! Проходи, будешь дорогим гостем.

— Свадьба? Или веселые поминки?

— Не обижай, капитан! Сам ведь знаешь: сына в армию провожаю. Ничего не жаль! Вот уже второй заход. Те, которые веселятся, уже были за столом… Может, удастся и третий раз садиться. Вот никак пятипудового поросенка не прикончим. Садись, капитан, помогай!

И Мирон, покинув гостей, подошел к Оленичу:

— Говорил я, что не надо бы этих проводов. Так отец и мать обижаются, говорят, что хочу их опозорить. Пожалуйста, не ругайте их! Посидите хоть пять минут, выпейте одну чарку.

— Нельзя мне, Мирон, — ответил парню Андрей. — Нельзя. Но я тебе желаю хорошей службы. Буду ждать от тебя вестей, благодарностей от командования. Служи!

— Постараюсь, капитан!

Он повернул было на улицу, где живет Шевчик, когда увидел, что навстречу ему идет толпа людей. Впереди Генка, рядом с ним Роман Пригожий, Тоня Магарова, а с другой стороны шел парень постарше, наверное, уже отслуживший свой срок, и нес графин с красным вином и всем встречным наливал по стакану. «И эти тоже пьют! — с горечью говорил себе Андрей и никак не мог примириться с тем, что он пока бессилен остановить это. — Ну почему, почему правление колхоза, исполком сельсовета, партийное бюро, наконец, не примут мер? Разве не понимают, что это ненормальное явление?»