Освобождение Руси от ордынского ига - [26]

Одной из задач, объективно стоявших перед первым советским исследователем событий на Угре, была критическая оценка предшествующей литературы. Рассмотрев стойкую историографическую легенду (основанную главным образом на позднем известии Герберштейна и принятую С.М. Соловьевым) о влиянии Софьи Палеолог на решение московского правительства порвать даннические отношения с Ордой, К.В. Базилевич приходит к обоснованному выводу, что «все сохранившиеся в источниках сведения о влиянии Софьи Палеолог… не могут быть признаны отражающими действительное развитие событий». Отвергается и другая легенда — о потоптании басмы и убиении ханских послов: эти действия не соответствовали стилю и контексту русско-ордынских отношений (что было отмечено еще Д.И. Иловайским).[212]

Важное место в труде К.В. Базилевича занимает анализ летописных источников. По его предположению, «основная летописная запись о приходе Ахмед-хана в 1480 г. была сделана в митрополичьей канцелярии вскоре после описываемых событий и отразилась в Московской летописи по Уваровскому списку и "Русском временнике"». К.В. Базилевич отметил, что «важной особенностью» этой первоначальной записи «является точная датировка событий, по-видимому, заимствованная из разрядных записей».

Рассказ Софийско-Львовской летописи подвергнут К.В. Базилевичем серьезной критике. Он видит в ней «повесть» нелетописного характера и подчеркивает, что «неприкрытая тенденциозность "повести" при отсутствии в ней хронологической точности и достоверности в сообщении важнейших фактов лишают ее ценности как исторический источник». Отвергая высказанные в литературе предположения об авторе этой «повести» (С.М. Соловьев называл Ф. Курицына, А.А. Шахматов — архиепископа Вассиана), К.В. Базилевич считает его выходцем из церковной или дьяческой среды, сочувствующим Ивану Молодому и его сыну. В соответствии с этим он (как и Г.Ф. Карпов) считает возможным отнести составление «повести» «к исходу 90-х гг. или к первым годам следующего столетия» и связывает ее с борьбой по вопросу о престолонаследии.

Развивая мысль А.Е. Преснякова (и Ф. Папэ) о причинах, по которым король Казимир не оказал эффективной помощи Ахмату, К.В. Базилевич видит эти причины в широком движении русского населения на захваченных Литвой землях в пользу воссоединения с Русским государством.[213]

Изложение хода событий осенью 1480 г. К.В. Базилевич впервые сопровождает анализом стратегии и тактики русских войск и приходит к выводу о продуманности и целесообразности действий русского руководства: «…в действиях Ивана III мы видим расчетливую и трезвую оценку обстановки, ничего общего не имеющую с приписанными ему мотивами нерешительности и трусости». В отличие от мнения С.М. Соловьева и последовавших за ним авторов он не отрицает возможной достоверности известия о посылке Нур-Даулета и князя Звенигородского вниз по Волге. Этот поход он считает одной из причин отступления Ахмата. Главная же причина этого отступления в том, что надежды Ахмата на помощь Казимира и на усобицу на Руси оказались тщетными.[214]

По мнению П.Н. Павлова, софийско-львовский рассказ, «откровенно враждебный по отношению к великокняжеской власти», был составлен в Ростове и излагал позицию реакционной церковной верхушки (к которой он относит и митрополита Геронтия, и архиепископа Вассиана). Эта враждебная версия отразилась во всех сохранившихся летописях, хотя и в менее отчетливой форме, и была использована позднейшими официальными летописцами. Что касается подлинного официального рассказа, то он, по предположению П.Н. Павлова, «мог быть уничтожен» в ходе политической борьбы последних десятилетий XV в.[215]

Вслед за А.Е. Пресняковым и К.В. Базилевичем П.Н. Павлов высоко оценивает уровень военно-политического руководства Ивана III. Одна из особенностей концепции П.Н. Павлова — его представление о московской церковно-боярской верхушке, находившейся в 1480 г. «в оппозиции к Ивану III… по вопросу об отношении к централизации государства». Членом этой группировки был, как считает П.Н. Павлов, и архиепископ Вассиан.[216] Однако П.Н. Павлов не уточняет состава этой группировки, ограничиваясь противопоставлением ее Ивану Ощере и Григорию Мамону, в которых он видит верных слуг Ивана III, выходцев из незнатных служилых родов.[217]

Рациональное зерно рассуждений П.Н. Павлова заключается в признании (вслед за Г.Ф. Карповым, А.Е. Пресняковым и К.В. Базилевичем) враждебной тенденциозности софийско-львовского рассказа. Однако эта тенденциозность понимается автором несколько прямолинейно и упрощенно. Концепция П.Н. Павлова носит в сущности достаточно спекулятивный характер: он не приводит реальных аргументов в пользу своей гипотезы об уничтожении официального рассказа. Это и послужило причиной того, что его построение, далеко не лишенное интересных мыслей, но недостаточно обоснованное, не нашло поддержки в историографии.

В отличие от К.В. Базилевича и П.Н. Павлова М.Н. Тихомиров заинтересовался только одним аспектом событий 1480 г. — движением московских черных людей.[218] В противоположность К.В. Базилевичу он проявил полное доверие и симпатию к рассказу Софийско-Львовской летописи, находя в других летописях близкие к нему мотивы и не замечая существенных противоречий. Свою версию событий М.Н. Тихомиров рисует целиком по софийско-львовскому рассказу. Это дает ему возможность из собственного бесспорного тезиса, что «свержение татарского ига было достигнуто напряжением всех сил русского народа» и что «истинным героем был русский народ», делать вывод, что «одинаково тенденциозно говорить об Иване III или Иване Молодом как победителе, хвалить или порицать Вассиана и т. д.». Победа была, так сказать, анонимной, военно-политическое руководство не имело никакого значения («народная мудрость, как всегда, оказалась выше мудрости владыки»), а само руководство в лице Ивана III только и делало, что колебалось, находилось под влиянием то «злых советников», то прогрессивных горожан; именно эти последние заставили в конце концов «отказаться от пассивного сопротивления татарам».