Осужденные души - [4]

Увидев этих «мухоморов», Луис подумал о братьях, которые жили в Мадриде и которых надо посетить. Это были дон Индалесио де Эредиа, адмирал, и дон Франсиско де Эредиа, депутат. Сейчас как раз было очень удобно зайти к дону Индалесио в военно-морское министерство, оно находилось в двух шагах. И Луис снова вышел на Пасео-дель-Прадо. Перед входом в министерство, как маятники стенных часов, двигались двое часовых в форме морской пехоты. Они встречались у самой середины входа, вскидывали винтовки на плечо, на миг застывали друг против друга, потом делали полный поворот кругом и снова мерными шагами расходились, чтобы опять сойтись. Между этими живыми автоматами у колонны стоял навытяжку сержант, тоже на посту. Луис подошел к нему и сказал, кого он хочет видеть. Сержант доложил о нем по телефону. Тотчас выбежал дежурный мичман из протокольного отдела в парадном синем кителе и услужливо повел за собой брата высокого начальника. Они прошли через длинные коридоры и мрачные залы, украшенные бюстами множества славных адмиралов, начиная с эпохи Лепанто и Непобедимой армады вплоть до черных дней войны за Кубу и Филиппины.[4] В этом министерстве витал дух если не теперешнего, то по крайней мере былого морского могущества Испании, подточенного и разрушенного вереницей неразумных Альфонсов.

Мичман ввел Луиса в кабинет дона Индалесио.

Два брата, Эредиа-адмирал и Эредиа-контрабандист, кинулись друг к другу и порывисто обнялись.

– Луисито!.. – всхлипнул прослезившийся адмирал. – Луисито! Ты ли это?… Господи!..

– Дорогой братец!.. – умиленно воскликнул Луис. – Дорогой братец!..

И замолчал, потому что, в сущности, ничуть не волновался и не знал, что еще сказать. А мичман, тронутый этой встречей, поспешил выйти, чтобы рассказать товарищам, как расчувствовался адмирал.

Братья долго обнимались и хлопали друг друга по спине, как того требовал испанский обычай, и наконец уселись друг против друга в глубокие кожаные кресла, а статуя дона Хуана Австрийского, победителя при Лепанто, хмуро взирала на сцену свидания адмирала испанского флота с заурядным контрабандистом. Успокоившись, они стали беседовать о своих братьях и сестрах. Поскольку семья была немалая и они могли кого-нибудь пропустить, дон Индалесио предложил перебирать всех по порядку, начиная со старшего. И так они поговорили о Доминго-епископе, о Франсиско-депутате, об Энрико-полковнике и о Гилермо-землевладельце. По той же нисходящей возрастной дон Индалесио упоминал и сестер: Марию Кристину, Росу Амалию, Марию Пилар, Эмилию Кармен и еще нескольких. О вышедших замуж за время отсутствия Луиса дон Индалесио сообщил подробно: за кого они вышли, какое состояние и какие привычки у их супругов, а также поскольку детей они произвели на свет. Милостью судьбы все перечисленные до сих пор были живы и здоровы. Но когда братья дошли до самого младшего члена своего многочисленного семейства, Рикардо-монаха, голос Дона Индалесио дрогнул.

– Ты уже знаешь о Рикардо, не так ли?^- – грустно спросил адмирал.

– Мне писал Доминго.

– Что он тебе писал?

– Что он умер от сыпного тифа.

– О, точно ничего не известно! – воскликнул дон Индалесио. – В сущности, никто не знает, как умер Рикардо… Из всего персонала больницы уцелел один обезумевший монах, который нес бессвязную чепуху, и сестра милосердия…

– Бедный Рикардо! – сказал Луис.

И ему стало стыдно, что его почти не тронула смерть самого младшего брата. Он смутно помнил его: хрупкий смуглый подросток с горящими глазами и впалыми щеками, в рясе ученика Алхесирасской иезуитской семинарии, всегда сторонившийся игр и веселья. Он любил этого мальчика за странное пламя, светившееся в его глазах, и презирал за кресты и молитвенник, которых тот не выпускал из рук.

– Рикардо был очень даровит, – грустно продолжал адмирал. – Ты, может, не знаешь, он закончил медицинский, философский и теологический… Еще совсем молодым он достиг высокого положения в ордене. Отец Педро, граф Сандовал, видел в нем своего преемника и будущего генерала ордена…

– Какого ордена?

– Иезуитов.

– Ах… да! – сказал Луис.

И братья с полминуты хранили грустное молчание, дабы подчеркнуть друг перед другом свою скорбь о Рикардо-иезуите.

– А ты что делаешь? – спросил адмирал, переборов скорбь.

– Разъезжаю!

– Чем занимаешься?

– Торговлей.

Щетинистые, уже посеребренные сединой брови Индалесио недовольно дрогнули. Торговля стояла ниже достоинства испанского аристократа. Эредиа не должен заниматься торговлей.

– Чем ты торгуешь?

– Медикаментами, – невинно ответил Луис.

Он не солгал. Он считался владельцем фирмы, торгующей медикаментами.

– Долго пробудешь здесь?

– Около месяца.

– А потом?

– Поеду в Аргентину.

– Hombre!.. Hombre!..[5] – проворчал идальго с неодобрением.

Дон Индалесио был убежден, что несчастья постигали Испанию только из-за того, что испанские аристократы с давних пор покидали родину и эмигрировали в Америку.

– А вы как здесь? – в свою очередь спросил Луис, чтобы пресечь дальнейшие расспросы брата. – Как пережили гражданскую войну?

– Слава богу!.. – набожно ответил дон Индалесио. – Господь сохранил нас. Наша семья собралась в Кордове. Мы уцелели, но пролилось много благородной крови… Красные чуть не вырезали всю аристократию!