Островитяне - [65]

С огромным трепетом, преодолевая сомнения и думая о том, зачем я встаю на сторону брата, который в последние годы вел себя со мной практически как чудовище, я спустился к сотрудникам полисии.

Лгать я старался как можно меньше. Они приняли меня за Честера, и я не стал их разубеждать – обман путем умолчания, да, но все равно обман. Я честно рассказал им о том, где провел последние несколько месяцев. Сотрудники полисии были со мной вежливы – по-видимому, наш отец все еще обладал большим влиянием, – однако они явно сомневались в каждом моем слове.

Наш разговор продолжался два часа. Мои показания записывались на пленку – и, кроме того, один из сотрудников полисии их стенографировал. Причину, по которой меня допрашивают, мне не назвали, однако постепенно она стала проясняться. Я смог представить себе, что произошло, что могло произойти, а также то, какую роль в этом сыграл мой брат.

Похоже, в театре, в котором, по словам Честера, он работал, произошла насильственная смерть. Следователи полагали, что в момент убийства он находился в театре – или, по крайней мере, в том же городе, – однако в этом они не были уверены. Причиной смерти стала какая-то поломка театрального оборудования или происшествие, связанное с бутафорией, декорациями или, возможно, с люком. Кто-то умер на сцене, и сотрудники полисии пытались выяснить, действительно ли это был несчастный случай или же кто-то намеренно подготовил нападение. Роль моего брата в этом деле оставалась невыясненной.

Офицеры пытались задавать мне наводящие вопросы, намекали, что сразу же прекратят допрос, если я просто признаюсь в том, что это был несчастный случай. Я боялся сболтнуть лишнее и поэтому не стал выдумывать подробности, а придерживался версии, которая требовалась Честеру.

Наконец они ушли, предварительно предупредив о том, что, возможно, им снова понадобится меня допросить, и велели мне не покидать Пикай, не уведомив их об этом. На этом вмешательство полисии, похоже, закончилось, ведь с тех пор я их не видел и не слышал – и Честер, полагаю, тоже.

Он не вернулся, лишь изредка присылал сообщения, в которых говорил, что скоро вернется домой, и умолял меня хранить молчание или, по крайней мере, выполнять его просьбы.

Я солгал, чтобы защитить брата.

Хотя ложь и была минимальной, это все-таки была ложь. Я постоянно размышлял о том, что мой брат, очевидно, оказался замешан в каком-то серьезном деле, и с каждым днем все больше злился на него. Я не мог высказать ему все, что думаю, и поэтому напряжение внутри меня росло.

Я полагал, что уже не смогу жить рядом с ним, и с помощью родителей купил себе домик в Пикай-Тауне, подальше от родительского гнезда. Я надеялся, что теперь буду свободен от Честера, от его капризов и манипулирования. Возможно, я бы добился в этом успеха, если бы больше никогда его не видел.

Но однажды он вернулся – незаметно сошел на пристань Пикая с ночного парома, а затем всю дорогу до дома шел пешком с рюкзаком на спине, в котором находились все его пожитки. Утром Честера обнаружил один из слуг – мой брат спал в своей постели.

Любопытство, смешанное с облегчением, заставило меня забыть о том, что я поклялся больше никогда с ним не встречаться. В тот же день я пошел в родительский дом.

Честер изменился. Теперь он выглядел подтянутым, здоровым, в его манерах сквозило спокойствие, которого я раньше у него не замечал. Усталый после долгого путешествия, он был разговорчив и дружелюбен и даже обнял меня, хотя прежде никогда этого не делал. Его одежда пахла солью и машинным маслом. Он сказал, что я хорошо выгляжу, что он рад вновь оказаться дома. Он поинтересовался, как мне на новом месте.

Мы с ним отправились на прогулку – прошли по территории поместья и через окружавший его лес по тропе наверх, по скалам. Там мы насладились видом на соседние острова в изумрудном море, на блестящие волны, на лучи солнца и на пикирующих чаек. Знакомый фон нашей жизни успокаивал и навевал воспоминания, будто прошлое объединилось с настоящим.

Мы шли, почти не разговаривая, – дул сильный ветер, да и крутая тропа петляла вверх и вниз, что не способствовало беседе. В конце концов мы добрались до того места, где часто раньше отдыхали, – до небольшой долины среди вершин, которая спускалась к скалистой береговой полосе.

– Спасибо, что сбил со следа полисию, Уолт, – сказал Честер.

– Ты так и не сообщил мне, в чем дело.

Он молчал, глядя на море. Мы стояли лицом к юго-западу; была середина дня, и острова уже отбрасывали тень. Что бы ни происходило в жизни, вид отсюда не изменялся: огромная панорама темно-зеленых островов, медленные корабли и бесконечное море.

– Я принял решение, – наконец сказал Честер. – Я больше никуда не уеду. Здесь я буду жить до самой смерти.

– Когда-нибудь ты передумаешь.

– Нет, я уверен. Отныне и навсегда.

– Что произошло, пока ты был в отъезде, Честер?

Он так мне и не ответил – ни тогда, ни потом. Мы сидели на камнях, смотрели на острова, и над нами витала великая невысказанная тайна. Потом мы вернулись домой.

Поведение Честера по-прежнему заставляло меня нервничать: я все ждал, когда проявится его темная сторона. Я всегда боялся его, когда он находился в таком состоянии. В каком-то смысле он сделался еще страшнее теперь, когда стал милым и дружелюбным, здравомыслящим и заботливым, – ведь я знал, что внезапно все может измениться. Он ничего не рассказывал о себе, и я чувствовал, что со мной обошлись несправедливо – ради него я пошел на обман, разве я не заслуживаю объяснения?