Острова Тубуаи - [3]

— Дурак! — крикнул отец и исчез. Мимо пронеслась мать. Она кувырком летела вниз, перед Чикой мелькнули ее голые ноги (мать была в юбке), глаза у матери были зажмурены, и сына она не заметила.

С Чикой поравнялся ворчливый дед. Его парашют был раскрыт, дед раскачивался из стороны в сторону и размахивал рукой. Другую он прижимал к груди, будто произносил торжественную клятву. Но выражение лица у него при этом было плаксивое.

— Безобразие! — крикнул дед. Но он был тяжелее Чики и скоро уплыл вниз. Чика завис над дедовским парашютом, сверху похожим на лысину, и весь полет боялся, что наступит на эту «голову».

Приземлился Чика благополучно. Ноги мягко коснулись земли, и Чика даже не присел от толчка. Скоро к нему подошли отец и мать. Отец врезал сыну подзатыльник, а мать обняла и разревелась.

— За то, чтоб понимал! — сказал отец. Но потом добавил, что сын молодец.

Они подошли к месту сбора. Все пассажиры были здесь. Не хватало только стюардессы. Заметив это, ворчливый дед стал говорить: «Безобразие, так всегда — возьмут и бросят…» Но сейчас на него никто не ругался. Все были рады вновь оказаться живыми на земле.

Вдруг все вокруг зашумели. Это подходила к ним стюардесса. Она прихрамывала, но вид у нее был довольный. В одной руке она несла небольшой черный ящик, это была рация, в другой — аптечку.

— Неудачно приземлилась, — улыбнулась стюардесса и кивнула на ногу. — Может, кому помощь нужна? Лекарства есть.

Оказалось, что помощь никому не нужна. Все были здоровы. Стюардессу обступили и стали спрашивать, когда будет обед. Тут выскочил дед и спросил, когда приедут машины. На этот вопрос стюардесса сказала, что машины уже здесь, она связалась со спасателями еще в полете, и ждут их во-о-он за тем пригорком. Но сначала они пообедают. Здесь она стала мягко пенять мужчинам, что они все еще не побеспокоились о костре. Мужчины бросились врассыпную собирать дрова для костра. Женщины склонились над рюкзаком, стали тянуть из него продукты и ворковать над ними. Кто-то предложил позвать к костру и спасателей.

— Уже позвала, — сказала стюардесса. — Еще когда летела, позвала. Сказали, что будут обязательно.

— Милая ты моя, — вздохнула какая-то бабка. — Какая ты хорошая, девонька!

После обеда они всей гурьбой отправились к машинам на посадку. А пирожные, между прочим, очень вкусные были…

— Все? — спросил Сашка Быков.

— Ну да, — ответил Чика.

— Щас в морду дам!

— За что? — удивился Чика.

— А чтоб не врал, — сказал Сашка.

— Сам ты врешь! — обиделся Чика.

Они стали переругиваться. Остальные молчали. То, что это было форменное вранье, никто не сомневался. Но многие из нас завидовали Чике — если не в этот раз, то в других случаях он умел завраться так, что это даже походило на правду. Позже, вспоминая его историю, мы много спорили, могло такое быть или нет. И соглашались друг с другом, что подобный случай вполне мог произойти, в жизни и не такое бывает. Мы переглядывались и говорили, как взрослые: «Всякое случается!» Вот только пирожные с кремом сильно нас смущали — как это они в рюкзаке не помялись?

Дома был только отчим. Он сидел на кухне и пил водку. Когда я вошел, он как раз наполнял стакан и на меня не оглянулся. Я прошел в комнату, быстро стянул выпачканную в крови футболку, сунул ее под кровать и уставился в окно. На балконе сушилось белье. Двор наш виден не был. Но я и так знал, что никого из наших пацанов сейчас нет на улице. Все сидели по домам и трусили.

Я стоял и смотрел в окно — долго, кажется, целую вечность. На балконе сушились вещи: три или четыре моих рубашки, материно нижнее белье, пододеяльник, простыня и с десяток семейных трусов отчима.

— Что тебя как черти драли? — услышал я его голос за спиной. Но только пожал плечами и не обернулся.

— Ну-ну, давай-давай, хами, — хмыкнул отчим и ушел на кухню допивать водку.

На следующий день со второго урока меня вызвали к завучу. Звали ее Иваницкая Валентина Петровна. У нее были мясистые ноги, мощные ягодицы, могучая богатырская грудь, нос картошкой, толстые щеки, маленькие глазки, а на голове вместо прически — мелкая химзавивка под барашка. Завуч преподавала английский язык. Мы, «немцы», сочувствовали «англичанам», учившимся в ее группе. Как же она орала! Кажется, даже стены тряслись.

В кабинете кроме Иваницкой и директора Александра Валентиновича были еще милиционер и женщина, которую представили мне как инспектора по делам несовершеннолетних. Иваницкая, как только я вошел, стала говорить, что явился главный бандит школы и что настало время самым серьезным образом обо мне поговорить. Милиционер попросил рассказать, что произошло на карьерах. Я рассказал все как было. Когда я закончил, инспекторша спросила, кто придумал эту игру…

— Как они ее называют? — обратилась она к Иваницкой.

— Забей место, — ответила та. — И название бандитское.

Я посмотрел на директора, потом на завуча, и честно признался, что это я придумал. Такого быстрого признания Иваницкая не ожидала и растерялась.

Тут милиционер стал говорить, что это хорошо, что я признался, что так и должны поступать настоящие мужчины. Конечно, он понимает, что я сам рисковал. Но все же надо быть ответственным перед товарищами, надо беречь дружеские головы, а не предлагать совать их черт знает куда. Здесь милиционер перевел дыхание, сказал «извините за черт знает куда» и опять извинился, что вновь повторил это «черт знает куда…». Он смутился и уже открыл рот, чтобы в третий раз повторить извинения, но его перебила инспекторша. Она посоветовала мне прочесть «Маленького принца» Экзюпери. Затем с дрожью в голосе стала цитировать слова о том, что «мы в ответе за тех, кого приручили» и что я, наверное, неглупый мальчик и должен понять, что она хочет сказать.