Остров Женщин - [11]

Хлопочет гид, морская даль открыта,

Готова лодка, чайка бьет крылом.

Нас ожидает знойная Мерида,

Укрытый пальмами аэродром.

Заветный остров, расставанья время

Приблизилось — я скоро отплыву.

Прощай! Возможно, мы еще в поэме

Увидимся, но вряд ли — наяву.

ПОСЛЕ ДОРОГИ…

Война не рождает сына.

Сказано горцем

1

Отдаляется Остров Женщин,

И туманится вдовий лик,

Расстояниями уменьшен,

Но в сознанье моем велик.

Облака над водой нависли,

В каплях влаги блестит весло.

А хурджин моих горьких мыслей

Давит на плечи тяжело.

На прощанье свой долг исполнив,

Покидая минутный кров,

Я цветы возложил на волны,

Над гробницею рыбаков.

В небо взмыл многоместный лайнер,

Тает Мексика под крылом,

Подо мной океан бескрайный,

Приближается отчий дом.

Стрелки я на часах заране

Перевел на московский лад.

День рождается в Дагестане,

Над Атлантикою — закат.

Вот и финишная прямая.

Я стою у родных дверей.

Я любимую обнимаю,

Слышу возгласы дочерей,

За окном зеленеет Каспий,

Под балконом — в цвету земля.

Внучка жаждет услышать сказку,

Ждет рассказов моя семья.

Лица милые освещая,

Мирно теплится мой очаг.

Вновь я дома, но ощущаю

Грозный груз на моих плечах.

Вспоминаю иное море,

Расстояния и века,

Вспоминаю большое горе

Мексиканского островка.

Отчим домом, семейным лоном

Мне утешиться не дают:

Телерадио с микрофоном

(Что поделаешь!) — тут как тут.

Что ж, включайте свои кассеты,

Дальней связи включайте нить,

И с родней, и со всей планетой

Я намерен поговорить.

Несмотря на регламент жесткий,

Изменить себе не хочу

И поэмы своей наброски

В депутатский отчет включу.

Говорю я с водой и сушей,

С лунным бликом, с лучом зари.

Патимат, дорогая, слушай,

Слушай, внучка моя, Шахри!

Слушай, друг, в городке соседнем,

Слушай в том, что за пять морей,

Слушай, гид мой тысячелетний,

Слушай, остров любви моей.

2

«Прекрасна песня, что звучит над зыбкой.

Своею красотой и чистотой

Она сравниться может лишь с улыбкой

Младенца, что лопочет в зыбке той.

Светильник материнского напева

Нам озарил дороги бытия.

Певуньи, нас баюкавшие, где вы?

Своей уже давно лишился я…

Но мать жива, пока зажженный ею

Огонь в душе сыновней не погас.

Увы, в иных сердцах он все слабее

С годами — добрый световой запас.

И те, что на земле творят насилье,

Жгут все — людей, селенья, всходы нив,

Те песню материнскую забыли,

Светильник в адский пламень превратив.

Родник прекрасен, зарожденный в недрах

Несокрушимой матери-скалы,

Как он прозрачен, как сияет щедро,

Как эти струи звонкие светлы!

Я часто опускался на колени

Пред этим чудом, к свежести припав.

Но родника вершинного бурленье

Вниз устремлялось и меняло нрав.

В себя вобрав песок, отбросы, копоть,

Засохший лист, густого ила ком,

Поток, петляя по случайным тропам,

Стал мутным и беспутным ручейком.

Мой остров! Он прекрасен был, по слухам.

Разжечь мою фантазию легко.

Измерьте расстоянье между ухом

И глазом — как оно невелико.

Но оказалось, что оно не меньше,

Чем даль столетий и морей и стран.

Об этом рассказал мне Остров Женщин

Рубцами давних неизбывных ран.

В пучину бедствий повергая племя,

Стихия мечет молнии с небес.

Сгустилось туч губительное бремя…

Но все-таки вначале был Кортес.

Нас непрестанно этому учили

Былые годы, наши времена,

Вам в Чили назовут и в Кампучии

Сегодняшних Кортесов имена.

Разрушенные бомбами селенья

И обезлюдевшие города.

Как лодки рыбаков, без сожаленья

Их захлестнула черная беда.

Иного я не ведаю ответа,

Когда передо мной всплывают вдруг

Руины Нагасаки, камни гетто,

Опутанный колючкой Равенсбрюк.

Мой Остров Женщин, как ты безответен,

Как облик твой загадочно-суров!

О сколько их теперь на белом свете —

Таких осиротевших островов!

Я побывал в местах, где всех шахтеров

Подземная стихия унесла.

Владельцы шахт, не ваш ли алчный норов

Тому виной? А вдовам нет числа…

Я у соседей был и в дальних далях,

Ручей пересекал и океан.

В Болгарии доселе в черных шалях

Встречают гостя вдовы партизан.

В селеньях, душегубами сожженных,

Мужчины все расстреляны подряд,

Как рассказать об одиноких женах,

Чья вечная примета — черный плат.

Я видел синеглазых, черноглазых,

В Европе видел, в Азии встречал,

Одна тоска звучала в их рассказах,

Один укор в молчанье их звучал.

Они одно и то же повторяли,

Везде была их исповедь горька,

Они сухие слезы вытирали

Соленым краем черного платка.

Я вспоминаю маму в черной шали,

Ее глаза бедой обожжены.

Исток ее пожизненной печали —

Два сына, не вернувшихся с войны.

С полей сражений кони приходили

Без всадников, как вестники утрат.

Невесты поникали, обессилев,

И убирали свадебный наряд.

Мы в мае поминаем поименно

Солдат, что вражьей сталью сражены,

И зажигаем двадцать миллионов

Свечей — в минуту скорбной тишины.

А звезды с высоты взирают хмуро

И вопрошают жителей земли:

— Уроки Чингисхана и Тимура

Неужто впрок вам, люди, не пошли?

Я облетел все континенты мира,

Я повидал далекий Остров Слез,

Оттуда два суровых сувенира

Я для своих сородичей привез.

Два символа из обожженной глины,

Две крохотных фигурки, две беды.

Они судьбой изваяны единой —

Две женщины над кромкою воды.

Я прихватил с собой еще и третий

Карибский дар, особый талисман.

Как жизни зов, как вызов лихолетью,

Как знак надежды — он в дорогу дан.

Он все из той же огнестойкой почвы

Индейцем создан, глиняный божок.

Ваятель испытал его на прочность,