Остров яблок - [24]

– Вы, Николя, утверждали, что человек – царь природы. И может повелевать ей как угодно… И вот этим тоже можно повелевать?

– Конечно. Тут ничего страшного нет, вы же прекрасно знаете. Слишком холодный воздух выдохнула Антарктика, только и всего.

– О да, знаю. Но немного страшно всё равно. Как это вы, Николя, пойдёте туда?

– Я не туда пойду.

– А куда?

– Ну вот, опять вернулись к самому началу, как будто и разговора не было. – Николай снова посмотрел на часы. – А тем временем к нам приближаются гости… Неприятные гости.

– Гости? В таком месте?

– Эх, а ещё профессор... Неужели вы думаете, что вас отпустили бы ко мне просто так?

– Как… Но вы же сказали, что их передатчики не будут работать?

– Единственный прибор, который тут работает, – вот эти часы. Электроника мертва. Даже машину нельзя завести. Но наши гости идут пешком. Если бы их джип не заглох, они давно бы уже были тут.

– Неприятно… Видимо, моя вина…

– Бросьте. Меа кулпа, да, конечно, характерная черта образованного человека, – искать свою вину в просторах вселенной. То ли подростковый комплекс, то ли мания величия. Я столь велик, что во всём виноват…

Ван Маарден беспокойно оглядывался. За стойкой бара в противоположном конце таверны аргентинец хлопал ладонью по старинному громоздкому радиоприёмнику, пытаясь вернуть его к жизни. Но радио умерло. Даже треска помех не было. Крыша таверны поскрипывала под порывами ветра. Стало совсем темно, и Николай что-то крикнул бармену. Через пару минут тот принёс свечу в стеклянном колпаке, похожем на колпак старой отечественной керосинки.

– Какой свет, интересно. Это настоящий антиквариат.

– Для вас. А в России это стёклышко ещё помнят.

– Я прервал вас, Николя, со своими глупыми страхами. Но ведь нам не дадут договорить, так? Мне очень нужно узнать всё. Это будет настоящий переворот в истории.

– У нас есть полтора часа.

– Как это обидно. Самый главный разговор в моей жизни. И всего час.

– А почему вы считаете, что нужно время? Вы можете понять и за минуту, а можете не понять никогда… Всё зависит от внутренней готовности… Не вникайте в аргументы, профессор, слушайте, как он воет, как бьётся грудью о крышу, как пытается сдуть с земли лишнее…

– О, я много раз убеждался в мусорной природе человечества.

– Не всего человечества. Вы допускаете системную ошибку… Почему-то по дефолту всё считается однородным: пространство, время, человечество. На самом деле кругом неоднородность… Но фиксировать её мы не способны.

– Николя, а как же изотропность, закон Хаббла? Его никто не опроверг.

– Вы ещё Джордано Бруно вспомните. Он, помнится, говорил, что центр мироздания везде. Нет, нет... И любой может это увидеть. Вот если бы вы играли в компьютерные игры, я бы объяснил вам так… Переход на следующий уровень можно найти там, где фактура другая. Идёшь по коридору, а на стене пятно – жми на него. А если вы не приглядываетесь к фактуре, будете вечно бродить по левелу ван. Никто не приглядывается! Люди приняли для суждений о мире не тот набор критериев. Люди оценивают лишь то, что важно с точки зрения выживаемости нашего вида: температуру, давление, излучение. А что важно для выживания самой Вселенной?

– Разве не то же самое?

– Нет! Это всё важно для сохранения нашего представления о мире, а не самого мира. Не станет температуры – исчезнет человек и не сможет судить более ни о чём. А пространство останется. В нём есть и такие области… Есть и другие, без гравитации например… Вам это кажется сказкой, потому что суждения человека всегда человекоцентричны. Вы, как учёный, непременно уверены, что мир вокруг мёртв, холоден и познаваем. Вы описываете его законами, которые позволят вам двигаться и познавать дальше. Но это субъективизм. И парадокс как раз в том, что, прокладывая мостики для науки, вы идёте совсем не туда. Стоило бы вам на самом начальном этапе признать познание диалогом… Принять равную субъектность тёплого человека и холодного мира… Всё стало бы проще. Но теперь… поздно, наверное. Вы смотрите на эту лампу и классифицируете: антиквариат. А для меня – обычное стёклышко. В какой момент жизни вам надо вернуться, сколько классификаций убрать из памяти?

– Николя, это довольно неожиданно. Я всё же физик и привык считать Вселенную хаосом. Повышение энтропии в отдельных её областях слишком мало значит, статистически оно никак не отражается…

– Вот-вот. А теперь допустите, что отражается. Что каждая идея, возникшая в человеческих головах, по-платоновски жива, ну, вообразите её артефактом, такой противной тварью с крыльями и змеиным хвостом. Вам это представляется мифологией, древним способом судить о мире. Но мир – насквозь зарифмованная штуковина. Древние идеи часто залетают к нам погостить…

Николай с видимым удовольствием смотрел в окно. Там стало совсем черно, не осталось ни силуэтов, ни контуров, только вспыхивали молнии и дребезжало стекло под порывами ветра.

Опять подошёл хозяин таверны:

– Нессесарио пара фешар а жанера, сеньорас.

– Си, грасио. Майс текила?

– Сим.

Аргентинец ушёл.

– Что он спрашивал?

– Просил разрешения закрыть окно ставнями.

– Я удивляюсь вам, Николя. Ваш английский стал безупречен. А теперь ещё испанский?..