Остров вечного лета - [2]

А вот и чувство, что самолет словно уходит из-под ног: легкость во всем теле и провалы в пустоту, заставляющие ёкать сердце. Значит, воздушный «перевал» пройден, и мы начали спуск.

Вокруг нас толпится уже множество снежных хребтов. Облака поредели, а вскоре и совсем кончились: барьер Гиндукуша оказался для них непреодолимой преградой. Под нами огромные долины, устланные снегами, головокружительные крутизны, сверкания снежных гребней, пил, лезвий.

Все это настолько ни на что не похоже, что воспринимается как абстракция, как далекая декорация: утрачена всякая способность соизмерять и опасаться. Но вдруг к самолету стремительно приближается и проплывает под нами в каких-нибудь трех десятках метров страшный снежно-скальный хребтина со всеми своими пиками и «жандармами», «каминами» и «кулуарами», так много говорящими сердцу любого альпиниста. Он совсем рядом, угловатый, изрытый расселинами, разбитый на уступы гребень. Его ограненные наклонными плоскостями перекошенных каменных напластований бока так похожи на склоны десятков когда-то посещенных вершин…

Самолет оставляет под собой все эти зубцы и пики, возможные объекты спортивно-туристских рекордов, и только острее ощущается гордость за могущество техники, — и стократно величавее и реальнее становится вся окружающая панорама. Реальнее и страшнее.

Самолет, идя на снижение, переваливает чуть ли не на бреющем полете еще через несколько столь же ощутимо близких снежных зубцов, и думается: окажись тут рядом хорошая воздушная яма, и сядешь на одну из этих снеговерхих игл, как стрекоза на булавку.

Поразительно быстро теряем высоту — ведь Кабул совсем рядом, а нам нужно опуститься к нему, «сбросив» более чем четыре километра.

К городу подлетаем неожиданно, перевалив низкий хребтик, ограждающий обширную плоскодонную котловину.

Перелет через Гиндукуш! Да если бы и не было впереди ничего интересного один этот полуторачасовой полет навсегда останется в памяти как волнующее и радующее воспоминание.

В КАБУЛЬСКОЙ КОТЛОВИНЕ

Кабул в серебряной короне январских гор, глинобитный, ступенчато-ярусный, тоже неправдоподобный, как декорация. Из-за нашей задержки в пути самолет местной компании «Ариана» улетел в Дели, не дождавшись нас, и теперь у нас в распоряжении целые сутки для осмотра афганской столицы.

Легкий морозец превратил в ледяной каменный погреб гостиницу — она приспособлена к борьбе с летней жарой, а не с зимним холодом. Чтобы согреть комнаты на ночь, здесь топят железные печурки.

Вечером выходим. на улицу. По асфальтированному проспекту проезжают машины то американских, то советских марок. Но тут же с лихим цоканьем прокатывает изящная двуколка, убранная фонариками. Мы еще не знали тогда, что эта четырехместная двуколка (два седока лицом вперед и два назад, спинами друг к другу — предмет не только афганской экзотики. Это индийский тип экипажа, называемый гади, или тонго, — первая улыбка Индии.

А вот и афганский колорит: необычные костюмы людей, демонстрирующйх такую же, как и гостиница, неприспособленность к борьбе с холодом. Они идут, зябко ежась, накинув на головы кто плащ, кто одеяло, словно холод для них это что-то редкое и кратковременное. А странно — казалось бы, на этой высоте (без малого два километра над морем) и при вполне регулярной зиме можно было давно приспособиться к достаточно устойчиво суровому климату…

Впрочем, дело не только в умении приспособиться; Вот люди идут по морозу в галошах на босу ногу. Это уже влияние не климата, а бюджета.

Минуем королевский дворец, у ворот которого зябнут часовые. За поворотом целая улочка освещенных лавок — они открыты передними стенами к тротуару и светятся издали как фонарики, а вблизи напоминают небольшие сцены с поднятым занавесом. Из каждой лавочки, кажется, прямо на мостовую вываливаются то фрукты, то овощи, то галантерейная мелочь, игрушки и безделушки, а часто — все вместе в самых неожиданных сочетаниях.

По улице стелется сладковатый запах странных благовоний. Сначала не понимаем, откуда он, а потом видим: это пахнут угли карагача в жаровнях. Тут же на улицах люди греют над этими жаровнями — кто иззябшие руки, а кто голые ноги, забавных чувяк с такими же носками, какие запомнились Бабе.

В лавках сидят, вернее, мах, окутанные ватными одеялами. Вот один из них поднялся, откинул свое одеяло, и под ним обнаружилась своеобразная грелка — горячий чайник! Лица тоже из старых сказок: одни — как с древнеперсидских миниатюр, другие скорбно библейские, узкие, остроносые, южнокавказского типа. А встречаются и монголы — широкоскулые и плосколицые горцы хазара, обитатели среднеафганских гор Хазареджата.

Вечерний Кабул загадочный, малолюдный. Конечно, это лишь случайные проявления жизни засыпающего го; рода…

А наутро — живой, многоликий, кипящий Кабул. Пестрая неисчислимая толпа людей в кое-как накинутых на голову плащах, халатах и одеялах. Если у кого пальто, то и пальто наброшено на голову одним из рукавов, а другим рукавом человек согревает себе лицо, точно концом кашне.

Как много мужчин! Целая улица — одни мужчины… Нет, вот идет и женщина: пепельно-серый саван, от головы до пят скрывающий человека. Перед глазами густая сетка, делающая лицо неразличимым. Паранджи еще прочно держат своих узниц — пленниц ислама.