Остров в степи - [32]

Сказал так и опять ускакал. Больше мы его и не видели никогда. А слова его оказались правильные. С этого дня наша Аскания очутилась, как на острове. Кругом степь. В степи войска передвигаются, пушки стреляют, идут бои. А мы сидим и ждем, когда нас разнесут вдребезги: сегодня или завтра?

Полтора года так высидели, больше даже. Эх, и досталось нам за это время! Из поселка никуда носу нельзя было показать. Продукты у нас кончились, дров не было, керосину не было. А как только вышло все топливо, так перестал работать мотор на зеленой башне-водокачке.

Вы ведь знаете: Аскания только и живет этой башней. Вся вода, какая у нас есть, от нее. Уберите водокачку — моментально засохнут все деревья, высохнут пруды, птица вся улетит, а звери подохнут без воды.

Случись такое несчастье при пане, нам бы и горюшка мало: да хай оно все провалится сквозь землю! Нам-то что, жалко, что ли? Самим бы себе натаскали как-нибудь из колодца, ведрами — и ладно. А теперь было жалко; ведь каждый кустик, каждая зверюшка наши собственные стали. Как же это мы вдруг дадим им погибнуть?

И вот стали мы с утра до ночи хлопотать, разыскивать топливо для водокачки. Запасали соломы, подбирали каждую палочку, ломали заборы у своих дворов. У кого был лес приготовлен — скажем, хату собирался строить или сарай, — все отдавали на водокачку.

Трохимка наш за это время аж почернел. Щеки ввалились, глаза сделались большие и злые, как у волчонка. Он со всеми переругался из-за своих зеброидов: все думал, что их нарочно мало кормят.

Вместе с Семеном Иванычем — тот старичок-ученый, который вывел Фрегата, помните? — вот с ним они приделали к колодцу такое колесико с желобком. Когда водокачка работала плохо, они запрягали лошадей и целый день на этом колесике качали воду бадьей.

А раз они учудили штуку еще почище. Это было уж в двадцатом году. Зерно тогда у нас все кончилось. Не то что животным — себе уж нехватало. Хватились мы утром — их нет обоих. И лошадей двух нет, и брички. Подождали до вечера — нет, не едут. И на другой, и на третий день то же самое. А кругом бой страшный идет. У нас в хатах и то слышно, как пушки стреляют.

Мы уж и поругали их: вот, мол, два дурака собрались, старый да малый. Полезли в этакий огонь. Да разве они теперь вылезут оттуда? Мать Трохимкина все глаза выплакала Мы, как могли, утешали ее, но сами, по правде сказать, тоже не верили, что они живыми вернутся.

Нет, смотрим — на четвертый день под вечер едут. Мы глянули, а у них полна бричка овса, аж с верхом!

— Да как это вас угораздило? — спрашиваем.

Старичок только руками развел:

— Я, знаете, сам ничего не понимаю. Сначала мы попали в какую-то перестрелку. Потом нас арестовали, обещали расстрелять. А потом почему-то насыпали овса и отпустили Это вот Трохим все устроил, вы его спрашивайте.

Стали мы спрашивать Трохимку, а он, гад, не говорит ничего. Только смеется над нами:

— Вы думаете, я вам дам? Нет, брат, мы для зеброндов достали. А вы для своих попробуйте сами достаньте.

V

Недели через две после того к нам пожаловали белые войска. Они и раньше захаживали к нам, но тогда от них особого вреда не было. Пограбят, бывало, немножко и уйдут. Да и грабить-то больше старались ночью, потихоньку.

А тут, видно, дела у них плохо обернулись, вот они и озверели. Как только въехали, так сразу и кинулись разорить все. В белом доме повыбили все стекла. Столы, диваны, стулья, большие зеркала, шкафы — все это вытаскивали в парк, н там разжигали под деревьями костры.

Деревья они, подлецы, нарочно выбирали либо старые, вековые, либо какие-нибудь особо ценные, редкостные, которые были привезены из дальних стран. Чтобы, значит, заодно с мебелью погубить и их. Если какие не поддавались огню, они рубили их топорами и тоже валили в костры.

Садовник наш бегал по парку и ловил офицеришек. Перед каждым плюгавым погонником он падал на колени, плакал н умолял запретить солдатам раззор. Ведь он каждый кустик в парке посадил и выходил своими руками, разве ему не жалко было?

Офицеришки всякий раз обещали ему сделать распоряжение и тут же, при нем, с хохотом кричали солдатам:

— А ну, ребята, поддай жару! А то вот тут доброму человеку жалко. Он говорит: пускай лучше все погибнет, чем проклятым большевикам достанется.

На площадке перед белым домом у нас цветник был. Он и сейчас хороший, а тогда был — ну, просто сказать, радость людям. Летом, когда расцветут розы, бывало, глянешь на него, и перед тобой будто музыка заиграет. Так они в этот цветник прямо с телегами заехали. Все кусты поломали, повыдрали с корнем да порубили шашками. Садовник, когда увидел это, пошел домой, лег и захворал с горя.

В зоопарке металась птицеводка. Она отнимала у разбойников птиц, которых они губили себе на ужин. Вы думаете, они выбирали каких пожирней — скажем, уток, гусей? Как бы не так! Нет, ты им подавай самых дорогих, самых что ни на есть редких. Вот фазаны королевские да золотые, краснозобые казарки, нильские гуси — это им подошло. А обыкновенная птица — где же, разве это им по вкусу?

Вы видали, ребята, у нас на пруду плавает черный лебедь австралийский? Видали, какой это красавец? Ведь за него руку свою отдать не жалко. Этот лебедь теперь злой, он тоскует без пары. А лебедку его бандиты вырвали прямо из рук и тут же оторвали ей голову.