Остров в глубинах моря - [137]

— Я гляжу этот сын рабыни вырос щепетильным! — воскликнул он, забавляясь.

Воцарилось тяжелое молчание, пока эти слова вонзали свои ястребиные когти в присутствующих. Воздух стал горячее, свет еще ослепительнее, запахи ярмарки — тошнотворнее, шум толпы еще громче, но Вальморен и не догадывался о произведенном его словами эффекте.

— Как он сказал? — удалось выговорить мертвенно-бледному Жан-Мартену, когда он вновь обрел голос.

Виолетта взяла его под руку и попыталась увести сына, по он высвободился и встал перед Вальмореном. И по привычке поднял руку к бедру, где находилась бы рукоятка его шпаги, будь он в форме.

— Вы оскорбили мою мать! — прохрипел он.

— Не будешь же ты утверждать, Виолетта, что этот парень ничего не знает о своем происхождении, — сказал Вальморен, все еще насмешливо.

Она не ответила. Зонтик выпал из ее рук и покатился по ракушковой почве, а она обеими руками зажимала себе рот, и глаза ее выходили из орбит.

— Вы должны мне удовлетворение, месье. Надеюсь увидеть вас в садах Сен-Антуан вместе с вашими секундантами в один из двух ближайших дней, потому что на третий я возвращаюсь во Францию, — объявил ему Жан-Мартен, четко проговаривая каждый слог.

— Не смеши людей, сынок. Я не собираюсь драться на дуэли с человеком твоего происхождения. Я сказал правду. Спроси об этом свою мать, — прибавил Вальморен, указав тростью на женщин, прежде чем развернуться спиной и, не торопясь, отправиться прочь от них к лодкам, где его ожидал Оуэн Мерфи.

Жан-Мартен попытался пойти за ним с намерением разбить ему физиономию кулаками, но Виолетта и Тете с двух сторон повисли на его одежде. Тут и появился Мориссе, который, увидев своего секретаря сражающимся с женщинами и красным от ярости, обездвижил его, обняв со спины. Тете удалось соврать, что у них только что вышла ссора с одним пиратом и что им срочно нужно уходить. Мориссе был полностью согласен — он не желал подвергать опасности исход своих переговоров с Лафитом — и, облапив юношу своими ручищами дровосека, повел его, а за ними пошли и женщины, к лодке, где их ждал гребец с нетронутой корзинкой для пикника.

Обеспокоенный, Мориссе отеческим жестом обнял за плечи Жан-Мартена и попытался узнать у него, что случилось, но тот скинул его руку и повернулся спиной, уперев неподвижный взгляд в водную гладь. Никто не сказал больше ни слова в те полтора часа, которые понадобились на то, чтобы добраться до Нового Орлеана по лабиринту болот. По прибытии в город Мориссе был вынужден отправиться в гостиницу один, поскольку его секретарь проигнорировал приказание сопроводить своего начальника и последовал за Виолеттой и Тете на улицу Шартре. Виолетта ушла к себе в комнату, заперла дверь и бросилась на кровать в рыданиях — выплакать все до последней слезинки, а Жан-Мартен в это время ходил по двору, как лев в клетке, дожидаясь, пока она успокоится, чтобы устроить ей допрос. «Что ты знаешь о прошлом моей матери, Лула? Ты должна мне все рассказать!» — потребовал он от своей старой няни. Лула, которая понятия не имела о том, что случилось в Эль-Темпло, и подумала, что речь идет о той славной поре, когда Виолетта была самой божественной любовницей в Ле-Капе и ее имя разносилось капитанами по самым дальним морям, то есть о том, о чем старая няня ни за что не стала бы рассказывать своему мальчику, своему принцу, как бы он на нее ни кричал. Виолетта приложила немало усилий к тому, чтобы стереть все следы своего прошлого в Сан-Доминго, и не она, ее верная Лула, будет тем человеком, кто выдаст ее секрет.

К вечеру, когда рыдания утихли, Тете понесла Виолетте травяной чай — средство от головной боли, помогла ей снять платье, распутала то куриное гнездо, в которое превратилась ее прическа, опрыскала ее розовой водой, надела тонкую ночную сорочку и присела подле нее на постель. В полумраке закрытых жалюзи она осмелилась поговорить по душам, пользуясь тем доверием, которое росло день за днем все те годы, которые они прожили и проработали бок о бок.

— Не все так страшно, мадам. Притворитесь, что эти слова никогда и не звучали. Никто их больше не повторит, и вы с сыном сможете жить так же, как всегда, — утешала она ее.

Тете подумала, что Виолетта Буазье не родилась свободной, как однажды ей рассказывала, а была в юности рабыней, но никак не могла обвинять Виолетту за то, что она об этом умолчала. Быть может, она родила Жан-Мартена еще до того, как получила от Реле свободу и стала его женой.

— Но Жан-Мартен уже знает об этом! И он никогда не простит мне, что я его обманывала, — отозвалась Виолетта.

— Не так легко признаться в том, что ты когда-то была рабыней, мадам. Но главное то, что сейчас вы оба свободны.

Я никогда не была рабыней, Тете. Дело в том, что я ему не мать. Жан-Мартен родился рабом, и его выкупил мой муж. Единственный человек, кому об этом известно, — это Лула.

— А как узнал об этом месье Вальморен?

Тогда-то Виолетта Буазье и рассказала ей о тех обстоятельствах, в которых она получила ребенка: как прискакал Вальморен с завернутым в шаль новорожденным просить ее присмотреть за ним какое-то время и как они с мужем потом его усыновили. Они не стали выяснять, кто его родители, хотя и полагали, что это сын Вальморена, прижитый с одной из рабынь. Тете ее уже не слушала, потому что остальное она уже знала. Тысячью бессонных ночей готовилась она к этому моменту — моменту, когда она узнает наконец о своем сыне, которого у нее забрали. Однако теперь, когда он был здесь, совсем близко, она не почувствовала ни острой молнии счастья, ни застывшего в груди рыдания, ни нахлынувшей на нее необоримой волны любви, ни порыва побежать и обнять его, а только глухой шум в ушах, как от колес телеги, кативших по пыльной дороге. Она закрыла глаза и вызвала перед собой образ этого юноши, поражаясь тому, что не замечала ни единой приметы: ее инстинкт ничего ей не подсказал, даже когда она заметила его сходство с Розеттой. Она стала перебирать свои чувства в поисках той бездонной материнской любви, так хорошо ей известной, потому что именно ее она испытывала по отношению к Морису и Розетте, но нашла только облегчение. Ее сын родился под счастливой звездой, под сверкающей