Остров ужаса - [3]
— Да хранит тебя Бог, Фордред!
Я видел, как слова слетали с его губ, но ничего не слышал.
— Аминь! — сказал я, и мы вместе уцепились за плот, спасая наши жизни, и потекли тяжкие минуты; когда же наконец наступил серый рассвет, неподалеку оказалась земля, и волны с большой быстротой несли нас к ней. Ближе к побережью мы покинули плот и, собрав немногие оставшиеся силы, поплыли вперед; и затем огромная волна подхватила нас и швырнула на берег. Мы встали на ноги — как же радостно было вновь ступать по твердой земле! — и отошли подальше от воды.
Здесь мы сбросили свои промокшие одежды и нагими преклонили колени, дабы вознести благодарственную молитву, однако были так усталы и измучены, что тотчас повалились рядом друг с другом на землю; ноги отказывались нам служить, и мы заснули в серых рассветных лучах, голые и изможденные. Далекие земли теплее наших, и потому мы не боялись подхватить болезнь, лежа нагишом под открытым небом.
Так мы спали, утомленные пережитыми испытаниями, и лежали недвижно, покуда полуденное солнце не стало обжигать наши веки. Когда мы проснулись, небо было темно-голубым, ветер перестал бушевать и море сделалось спокойным и безмятежным, и чудилось, будто нам обоим приснился ночной кошмар, от коего мы теперь пробудились. Животы наши сводило от голода, ибо мы постились уже много часов и не могли припомнить, когда в последний раз ели. Мы со Сноудом поднялись и направились прочь от моря, в ту сторону, где высились деревья со странными плодами, что произрастают в дальних странах; мы взобрались на ветви одного из них и принялись за большую тыкву, каковую нашли у подножия дерева. Я поглядел на Сноуда и понял, что он расхаживал голым.
— Друг мой Сноуд, где же твои одеяния? — спросил я. — Выглядишь ты в точности как Адам в райском саду.
— Друг мой Фордред, — воскликнул Сноуд, — ты бы на себя посмотрел!
Я опустил глаза и удостоверился, что был голым, как и он! После я снова поднял глаза на Сноуда, однако же он исчез; я поглядел вниз и увидел, что он от смеха сверзился с ветки и катался теперь по земле с полным ртом и большими слезами на щеках.
— Сайлас Фордред, — закричал он, — я чуть не подавился!
Я тоже расхохотался и продолжал смеяться, покуда в свою очередь не сверзился с ветки, угодив Томасу Сноуду на брюхо.
— Ну уж нет, эдак мы оба подавимся, — сказал я и снова расхохотался; но Сноуд молчал, потому как я лежал у него на брюхе и ему было нечем дышать.
Поев, мы неторопливо вернулись к тому месту, где оставили свою одежду, каковая уже высохла, но невероятно села от воды и жаркого солнца. Затем мы спустились к морю, гладкому и спокойному.
— Господь спаси нас, Фордред! — вскричал Сноуд. — Где же мы очутились?
— Да, где же мы? — подхватил я. И мы посмотрели влево, и вправо, и оглядели все, что было вокруг и над нами; и, осматриваясь таким образом, мы увидали не что иное, как огромного идола, гигантскую статую, всю сверкающую и отлитую из бронзы — таким, как рассказывают мореходы, поклоняются на островах, что лежат за землями Катая и прозываются Ниппоном. Мы протерли глаза, дабы убедиться, что мы не грезим. О да, статуя была по-прежнему там, и изображала она огромную женщину со спокойным лицом; на женщине той не было ни накидки, ни каких-либо иных одеяний. Глаза ей заменяли широкие отверстия, и в этих пустых глазницах и вокруг них вились морские птицы, а другие восседали, точно на жердочках, на ее грудях, коленях и стопах.
— Любезный Фордред, — сказал Сноуд, — ежели это и вправду божество сих мест, нам стоило бы выказать ему свое почтение, что было бы только подобающим.
— Нет, — возразил я суровым и громким голосом, — Томас Сноуд, лучше нам будет перекреститься и вознести хвалу Деве Марии, каковая недавно спасла нас от смерти чрез утопление!
— Ты прав, любезный Фордред, — ответил он, и мы с ним дважды прочитали Господню Молитву[9], ибо то была единственная молитва, каковую мы знали наизусть.
После этого мы, преисполнившись отваги и без всякого страха, приблизились к идолу и поглядели на его лицо, на его громадный нос, на дыры, заменявшие глаза, и на шею — а на шее той висели искрящиеся камни, прозрачные и сияющие, словно бриллианты, что я видывал в ювелирной лавке, только эти камни были куда больше всех, какие я видел до тех пор, хоть я и бывал в лондонском Тауэре и лицезрел огромный рубин в короне Генриха V Азенкурского.
— Вот это бриллианты! — сказал Сноуд.
— Не стану возражать, — отозвался я.
Далее мы снова оглядели статую от макушки до пят и заметили, что у ног гигантского изваяния были разбросаны человеческие костяки — черепа, кости ног и рук, ребра.
— Ты видишь это, дружище Сноуд? — спросил я.
— Да, вижу. Этих людей принесли в жертву. Я слыхал, что такое заведено среди язычников.
Надобно сказать, что у Томаса Сноуда всегда был готов слететь с языка ответ или объяснение, даже если он ничего не знал о предмете беседы. То была его главная слабость — мелкий недостаток, ибо в остальном он был самым бравым из мореходов, когда-либо ступавших на палубу корабля.
