Остров тетушки Каролины - [97]

Вдруг тишину разорвал пронзительный, ликующий и вместе с тем отчаянный крик:

– Тетушка!!

Тетушка Каролина поглядела на дверь, откуда он донесся.

«Франтик!..» – хотела она позвать, но не успела.

«Алькантару» вдруг сильно тряхнуло, и она накренилась на бок. Что-то огромное, завывающее ворвалось в зал и сразу перемешало все живое и неживое. Франтик увидел, как тяжелая кадка с олеандром взлетела на воздух, разбила окно и исчезла во мгле. Как встали дыбом бакенбарды лорда Бронгхэма, втиснутого между двумя буфетами. Официант тщетно пытался освободить голову из серебряного ведерка для льда, а одиннадцать ожиревших женщин, которые, судя по непристойным трико, были циркачками, сбившись в кучу, умоляли дать им спасательные пояса. Человеческие тела сплелись в огромный клубок, из него торчали во все стороны мечи, рапиры и маршальские жезлы. На самом верху колыхался пустой кринолин.

Все это промелькнуло перед Франтиком в какую-то долю секунды, и затем он уже ничего не видел, потому что огромная волна перекатилась через палубу и смыла его. Он очутился в чернильной тьме, среди бушующих волн, из его легких вылетали последние пузырьки воздуха. Судорожно вцепившись в обломок какого-то бревна, ослепленный, оглушенный, ждал он своей последней минуты.

Темень и ужас происходящего не дали ему возможности заметить тетушку Каролину, которая прошла в трех шагах от него. Она ступала твердо и решительно, волны и буря бессильно разбивались о ее грудь. Тетушка шла в свою каюту. Шла потому, что там, в клетке на стене, висел узник, беспомощная пташка, дрожавшая, наверное, от страха. О Франтике тетушка не думала. Она приняла его за мираж, обман зрения. Откуда бы он вдруг взялся на «Алькантаре»? Нет, это, конечно, ей померещилось. А вот птичка нуждалась в ее помощи.

Итак, тетушка стремилась к Маничку. Если им обоим суждено погибнуть, они погибнут вместе. Добравшись до своей каюты, она, держась за стену, сняла клетку.

– Маничек, – сказала тетушка нежно. – Не бойся…

Конечно, это были слова успокоительные, но, увы, несвоевременные. Потому что в этот момент новый страшный толчок потряс «Алькантару», пароход сначала поднялся носом вверх, а затем переломился пополам.

* * *

В три часа пополудни солнце выглянуло из-за туч. Море еще кипело пеной, но ураган уже летел по просторам Тихого океана за сто миль отсюда.

Франтик набрал воздуха, протер глаза и убедился, что жив. Руки его держатся за бревно и все члены целы. Вокруг беспредельная водная равнина, над нею распростерлось небо, синее и улыбающееся, как будто ничего не случилось. От «Алькантары» не осталось и следа. Франтик, который сначала страшно обрадовался своему чудесному спасению, вдруг пришел в полное отчаяние. Один. Опять один. Пароход исчез, а с ним тетушка Каролина и последние остатки надежды еще хоть раз в жизни увидеть родной Браник. Он снова закрыл глаза. Ему не хотелось глядеть на свет, который так странно устроен, что солнце весело сияет в то время, когда гибнет человеческая жизнь.

Было тихо и тепло, умиротворением и покоем дышало все вокруг после страшной бури… А Франтик умирал… Волны покачивали бревно и шептали.

– Ты уже умер, ты уже умер, – прожурчала одна.

– Нет еще, нет еще, – говорила другая. – Ты лежишь в колыбели, мама укачивает тебя, баю-бай… баю-бай…

И Франтик вдруг понял, что смерть прекрасна. Он уснет, легко покачиваясь на волнах, как маленький засыпал в колыбели у печки… Поэтому он рассердился, когда какой-то грубый бас прервал его приятное забытье;

– Эге, что это такое? Пан Гопкинс, подайте мне сюда багор, вон на том торчке, кажется, еще кто-то есть!

«Не разожму век! – сказал себе Франтик. – Я умер и хочу покоя». Но все же разжал их. Человек вынужден реагировать, когда чувствует, как что-то твердое и острое хватает его за штаны и поднимает вверх. Франтик открыл глаза как раз в ту минуту, когда проплывал по воздуху мимо чего-то, как две капли воды походившего на нос корабля. И то, что он увидел на потемневших от ветров и непогоды досках, окончательно пробудило его к жизни. Красивыми синими и белыми буквами на досках было выведено: «Святая Лючия».

А затем он очутился наверху, на палубе, и с изумлением увидел мужчину, объемы которого ничем не отличались от объемов тетушки Каролины. Из уст мужчины вылетали странные, по большей части непонятные звуки – такие издавал дядюшка Бонифаций, когда его душевное равновесие было нарушено. Только спустя продолжительное время он несколько успокоился и воскликнул:

– Тысяча моржей, откуда ты взялся, Франтишек?

– А ты откуда, дядюшка? – с таким же жгучим любопытством спросил Франтик.

– Я нахожусь на своем корабле, – ответил дядюшка Бонифаций, несколько задетый. – А тебе следует сидеть дома в Бранике, а не…

Казалось, дядюшка Бонифаций намерен продолжать свою укоризненную речь, как вдруг рука его юркнула в карман пиджака, выхватила оттуда огромную подзорную трубу и приложила к глазу. Дядюшка молчал, Франтик видел, как его брови начинают подниматься, а глаз, прижатый к стеклу, все больше вылезает из орбиты.

– А ведь это Каролина, – произнес он наконец, и руки его бессильно опустились. – Тысяча моржей!..