Остров. Тайна Софии - [16]

– Действительно, ваше детство было настоящей идиллией, – перебила пожилую женщину Алексис.

Ее захватило красочное повествование Фотини, но еще больше ей хотелось узнать, что случилось потом.

– Так как Элени заразилась проказой? – отрывисто спросила она. – Неужели больным разрешали покидать остров?

– Конечно же, нет. Именно поэтому он и вызывал такой страх. В начале двадцатого века правительство издало указ, по которому всех больных следовало содержать на Спиналонге. Как только диагноз «лепра» подтверждался, человек вынужден был навсегда попрощаться с родными и отправиться на остров. Спиналонгу называли островом живых мертвецов, это очень точное описание. И люди делали все возможное, чтобы скрыть признаки проказы, – в основном потому, что последствия установления диагноза были просто ужасными. Вряд ли стоит удивляться, что Элени заразилась. Она никогда не прибегала к мерам предосторожности, когда учила детей, сажала их рядом с собой, а когда ребенок расшибал локоть или коленку на школьном дворе, то первая спешила его поднять. А потом выяснилось, что один из ее учеников болен проказой.

Фотини замолчала.

– Вы считаете, родители этого ребенка знали, что он болен? – недоверчиво спросила Алексис.

– Я почти уверена в этом, – ответила женщина. – Родители понимали: если кто-нибудь узнает, что их ребенок болен, они никогда больше его не увидят. После того как Элени узнала о своей болезни, как здравомыслящий человек она могла поступить лишь единственным образом – и она так и поступила. Она организовала осмотр всех учеников в школе, чтобы определить носителя болезни, – и действительно, у девятилетнего мальчика по имени Димитрий была найдена проказа. Его несчастным родителям пришлось пережить ужас расставания с сыном, но выбора не было. Подумай, ведь заразиться проказой могли и другие дети! Дети борются, играют в «кучу малу»… Да мало ли других игр с прикосновениями. Теперь-то мы знаем, что обычно проказа передается лишь при постоянном контакте, но тогда люди боялись, что если они не изолируют больного ребенка как можно быстрее, школа в Элунде превратится в новую колонию для прокаженных.

– Должно быть, Элени было непросто на это решиться, ведь она так любила своих учеников, – задумчиво проговорила Алексис.

– Да, это было ужасно. И не только для нее, но и для окружающих, – ответила Фотини.

Алексис почувствовала, что у нее пересохло во рту. Не в силах выговорить ни слова, она придвинула Фотини пустую чашку, и женщина снова наполнила ее. Размешивая ложкой сахар, Алексис почувствовала, как ее затягивает воображаемая воронка горя и страданий Элени, похожая на ту, что образовалась на поверхности темной жидкости в чашке.

Что чувствует человек, вынужденный расстаться со своим домом и по существу помещенный в тюрьму, из которой хорошо видно все самое дорогое для тебя, все то, что ты покинул? Однако Алексис думала не только о женщине, которая приходилась ей прабабушкой, но и о мальчике, который ее заразил – оба они не были виновны ни в каком преступлении, но приговорены.

Протянув руку, Фотини сжала запястье девушки. Она подумала, что, пожалуй, слишком поторопилась с рассказом: похоже, Алексис приняла его чересчур близко к сердцу. Но она рассказывала не сказку, в которой можно было пропустить некоторые детали, а реальную историю, которая теряла смысл, если не рассказать ее полностью.

По лицу Алексис в очередной раз пробежала мрачная тень, резко контрастировавшая с почти безоблачным небом. Пожилая женщина полагала, что до этого дня единственным, что омрачало жизнь девушки, была скрытность матери относительно своего прошлого, но вряд ли этот вопрос по-настоящему беспокоил Алексис – и уж наверняка он не мучил ее бессонными ночами. Фотини была уверена, что ее гостья никогда не видела тяжелобольных людей, не говоря уже о смерти. И теперь ей пришлось лицом к лицу встретиться со всем этим.

– Алексис, пойдем пройдемся, – сказала Фотини, поднимаясь. – Позже мы попросим Герасимо отвезти нас на остров – вот увидишь, там для тебя многое прояснится.

Прогулка была именно тем, что сейчас нужно было Алексис. От встречи с прошлым семьи и ударной дозы кофеина у нее кружилась голова, и, когда они спустились по деревянным ступенькам на усыпанный галькой берег, девушка принялась жадно вдыхать соленый морской воздух.

– Почему мама никогда не рассказывала мне об этом? – спросила она.

– Я уверена, у нее были на то свои причины, – ответила Фотини, подумав, что девушке еще очень многое предстоит узнать. – Возможно, когда ты вернешься в Англию, София расскажет, почему была такой скрытной.

Прогулявшись по берегу, они стали подниматься по каменистой тропинке, по обеим сторонам которой росли ворсянка и лаванда. Тропинка вывела их за околицу деревни. Ветер здесь был сильнее, и Фотини пошла медленнее. Несмотря на то что для семидесяти с лишним лет она была в неплохой физической форме, возраст и крутой подъем все же сказывались.

Время от времени Фотини останавливалась, обращая внимание Алексис на что-нибудь. Пару раз она показывала ей некоторые строения на Спиналонге, хорошо заметные с высоты. Наконец они вышли к огромному валуну, который под действием ветра и дождя, а также из-за долгого использования в качестве скамьи стал абсолютно гладким. Присев, женщины смотрели на море. Ветер шевелил низкие кусты дикого тимьяна, в изобилии произрастающего в этих местах. Фотини приступила к изложению истории Софии.