Остров. Тайна Софии - [121]

«Быть может, у него наконец открылись глаза на «дружбу» между Анной и Маноли?» – подумала Элефтерия.

Однажды она высказала Александросу свои опасения. Лучше бы она этого не делала – Александрос пришел в ярость и поклялся выкинуть из дома этого «никчемного Дон Жуана», если тот позволит себе еще что-нибудь. После этого Элефтерия старалась держать свои тревоги при себе.

– Пока, солнышко, – Анна повернулась к дочурке, которая протянула к ней пухлые ручки. – Веди себя хорошо.

С этими словами она поставила на лобик Софии идеально ровный отпечаток губ и вышла из комнаты.

Муж уже ждал ее в машине, двигатель урчал на холостом ходу. Но Анна даже не догадывалась, что Андреас знает, почему она так много внимания уделяет своей внешности. Мало того, знает, что все это она делает не для него.

На то, что жена ему неверна, Андреасу раскрыла глаза сущая мелочь – сережка под подушкой. Анна всегда была аккуратна в этом отношении и, прежде чем отправиться спать, снимала украшения, аккуратно складывая их в обитый бархатом ящичек туалетного столика. Андреас был уверен, что заметил бы, если бы накануне ночью она легла в постель в брильянтовых сережках в золотой оправе. Увидев золотой отблеск на белой ткани, он ничего не сказал и молча забрался под безукоризненно застеленные простыни – но сердце его в один миг обратилось в лед. В это мгновение его филотемо, чести и гордости мужчины, была нанесена смертельная рана.

Два дня спустя Андреас пришел домой раньше обычного, поставив машину чуть поодаль и пешком преодолев оставшиеся до дома пятьдесят метров. Он даже не удивился, увидев автомобиль Маноли, стоящий у входа. Андреас знал, что его кузен будет в доме. Тихо открыв парадную дверь, он шагнул в переднюю. Если не считать тиканья часов, в доме стояла мертвая тишина. Внезапно безмолвие раскололось: где-то издала крик страсти женщина. Под ногами Андреаса поплыл пол, и он вцепился в перила. Страстные стоны жены вызывали у него тошноту. Ему захотелось взлететь по лестнице, ворваться в спальню и разорвать обоих на части, но что-то его остановило. Он – Андреас Вандулакис! Он должен быть рассудительным, должен как следует все обдумать.

Когда Мария подошла к площади, там уже собралась немалая толпа. Девушка заметила Димитрия, стоящего в центре небольшой компании вместе с Герасимо Вилакисом – тем самым, который держал в колонии кафе, – и весело улыбающейся Кристиной Крусталакис. Улыбка изменила ее до неузнаваемости. Повсюду слышался возбужденный гул голосов, доносились неясные обрывки музыки – на противоположной стороне площади кто-то бренчал на бузуки.

Как только Мария вышла на площадь, со всех сторон послышались приветствия. Афиняне стали наперебой знакомить ее со своими друзьями и родственниками, которым представляли ее как «святую Марию» и «нашу травницу». Последнее пришлось ей по душе, а вот возведение в ранг святой – определенно нет.

Последние несколько часов выдались такими насыщенными, что она почти не вспоминала о докторе Кирицисе. Они не попрощались, а значит, она наверняка встретит его снова – и чем раньше, тем лучше. Когда Мария пробралась в самую гущу толпы, ее сердце вдруг забилось так громко, будто собиралось выпрыгнуть из груди. Вот и он – сидит за одним из длинных столов рядом с Лапакисом. Вокруг болтали и смеялись какие-то люди, но Мария видела лишь Кирициса. Его серебристые волосы светились в рассеянных солнечных лучах. Врачи были погружены в беседу, потом Лапакис поднял глаза и увидел девушку.

– Мария! – воскликнул он, поднимаясь. – Какой чудесный день, правда? И каково это – вернуться домой через столько лет?

К счастью, никто не ожидал от нее ответа, иначе она, наверное, не нашлась бы, что сказать. В этот миг подошел Пападимитриу с женой и двумя мужчинами, которые были так похожи на него, что всем сразу становилось ясно – это его братья. Президент колонии хотел познакомить своих близких с людьми, которые подарили ему новую жизнь. Вечером должен был пролиться целый водопад тостов и слов благодарности, но братьям Пападимитриу хотелось и в этом быть первыми.

Кирицис держался чуть поодаль, но Мария постоянно ощущала на себе его пристальный взгляд, а когда Лапакис заговорил с Пападимитриу, Николаос отвел Марию в сторонку.

– Можно вас на минутку? – спросил он вежливо, но достаточно громко, чтобы перекрыть стоявший вокруг шум. – Отойдем куда-нибудь, где потише, – добавил он.

– Можно пройтись к церкви, – предложила Мария. – Я хочу поставить свечку.

Они оставили набитую народом площадь, где какофония возбужденных голосов уже достигла пика. Мария и Кирицис двинулись по пустынной улице к церкви, и вскоре шум толпы превратился в едва слышное жужжание. И тогда Кирицис совершил нечто крайне необычное для него. Болезнь и так забрала немалую часть жизни женщины, которую он любил, и он не собирался ждать больше ни секунды. Сдержанность оставила его, вытесненная приливом смелости, и у порога церкви он повернулся к Марии лицом.

– Я хочу кое-что сказать. Все просто, – заявил он. – Ты будешь моей женой.

Это было утверждение, а не вопрос, и прозвучало оно так, как если бы ответ даже не требовался. У Марии уже давно почти не оставалось сомнений, что Кирицис любит ее, но она заставляла себя оставить надежду на то, что все это может к чему-то привести. За последние несколько лет она пришла к выводу, что лучше просто отгонять мечты, как только они начинают принимать четкие очертания, и жить сегодняшним днем, а не пустыми фантазиями.