Остров Надежды - [9]

За дверью раздался чей-то знакомый голос, искавший «товарища Ушакова». Проводник предупредительно постучал, попросил разрешения войти. Дмитрий Ильич застегнул пижаму, сбросил защелку, и в тот же миг в купе ввалился огромный, барственно важный Ваганов.

— Дмитрий Ильич, миллион раз прошу извинить! — Ваганов полуобнял Ушакова, ткнулся щекой, причмокнул в воздухе. — Идите, милый! — Он сунул рублевку проводнику.

Ваганов был в невероятной заграничной куртке, выстеганной по пурпурному фону атласистой ткани. Его заметно поседевшие кудри вились над высоким белым лбом, сочные губы были полуоткрыты, и ослепительная улыбка украшала его лицо.

— Шестое муравьиное чувство подсказывает, меня подзабыли. — Ваганов присел на противоположный диван, смял вдвое подушку, засунул за спину, потер ладони. — Фамилию, не сомневаюсь, помните. А остальные прибавки лежат не в первых рядах таблицы Менделеева. Кирилл Модестович к вашим услугам!

Дмитрий Ильич попытался сохранить спокойствие, хотя появление Ваганова было для него неожиданным и тревожным.

— Чему обязан, Кирилл Модестович? — Ему не хотелось встречаться с ищущими и сразу же потерявшими покой глазами Ваганова.

— Прошу извинить. — Ваганов снизил голос, выключил верхний свет. — Общность наших интересов требует уточнений…

— Прошу не так туманно…

Ваганов потянулся к нему всем корпусом, колени их почти сошлись. Каждое его слово, по-видимому заранее взвешенное, приобретало  з н о б к и й  смысл.

— Вас, Дмитрий Ильич, насколько я догадываюсь, тоже вызывают по делу Лезгинцева. — Не дожидаясь ответа, он продолжал: — Вас — понятно! Вы соприкасались с ним непосредственно. Плавали вместе, дружили, насколько мне известно. А зачем я понадобился? Ума не приложу. У меня с ним были рядовые, служебные дела. Как и всегда, по новому проекту. Мало ли приходится нам, поставщикам, иметь дел с нашими заказчиками!

Ваганов скорбно улыбнулся, отодвинулся, снова затискал подушку за спину, вытащил трубку, принялся набивать ее табаком. Его пальцы дрожали.

— Чего вы молчите? — Ваганов не мог удержаться. Окаменевшее лицо Ушакова его пугало. Он видел упрямые губы, сильную челюсть, изломанную от напряжения бровь.

— Что бы ни случилось, товарищ Ваганов, хоть земля тресни… а вам… лишь бы не меня. Как, мол, мне? Вдоль или поперек щели?

— Конечно, я понимаю. Вы шутите… — неодобрительно промямлил Ваганов. — Однако поставь любого на мое место…

«Почему ты волнуешься? — думал Дмитрий Ильич, слушая его оправдания. — Что же мне тогда делать? Тебе безразличен  з а к а з ч и к  Лезгинцев, а я-то его любил. Для меня он не просто один из многих. Дочь стоит рядом».

Молчание Ушакова заставляло Ваганова изыскивать новые ходы, излишне подробно объяснять и доказывать, а вернее всего — и в первую очередь, — открещиваться из-за позорного, дворняжного чувства трусости.

Он попытался закурить, заметил неудовольствие на мрачном лице своего собеседника, погасил спичку.

Снег стал гуще, польдистей, застучал в стекла. Ваганов задернул до конца шторку, чертыхнулся в заоконное пространство и продолжил свой нудный скулеж, усугубляя дурное настроение Дмитрия Ильича.

Сухо, не скрывая неприязненного отношения, Дмитрий Ильич спросил:

— Вам-то чего беспокоиться? Судя по всему, ваша хата с краю, товарищ Ваганов.

— Вы отчасти правы. Но на Востоке говорят, если хотят обвинить человека, то и помет его осла припишут ему. Я не боюсь за свое доброе имя, но если предадут гласности…

— Ваше имя, насколько мне известно, под забралом?

— Сегодня под забралом, завтра начнут таскать профилем по асфальту… До боли в печени ненавижу всякие следствия, допросы, протоколы. По-видимому, у меня скрыт психический импульс, срабатывающий на любую закорючку.

Виноватые оправдания настораживали, заставляли более придирчиво покопаться не только в «психических импульсах» Ваганова.

— Вам известны подробности?

— Какие, разрешите спросить?

— Подробности, проливающие свет на любое преступление.

— Разве совершено преступление?

— Ходят слухи, его столкнули, — Ушаков продолжал наступать, — или вам известно другое?

Ваганов овладел собой. Теперь он держался более независимо и даже полувраждебно. Перемена произошла слишком быстро, чтобы не возбудить подозрений у Дмитрия Ильича, привыкшего иметь дела с людьми разных категорий и характеров.

— Извольте, я передам вам дошедшие до меня подробности, если они вам не известны. — Ваганов бесцеремонно закурил. Его брови застыли, глаза похолодели. — Лезгинцев поехал к матери, — Ваганов назвал поселок, — пробыл у нее несколько дней, ни с кем не встречался, якобы над чем-то работал. Потом уехал пригородным и в Ленинград не вернулся. Тело его обнаружил путевой обходчик Сивоконев… — Ваганов проверил по записной книжке фамилию, повторил ее, будто это имело значение. — Сивоконев позвонил по начальству. К месту происшествия выехала оперативная группа. Возглавлял ее… — Ваганов подвинул под самый нос Дмитрия Ильича записанную размашистыми буквами фамилию. — Я без очков. Финогенов?

— Да, Финогенов. — Дмитрий Ильич вскипел: — На кой черт мне знать эти фамилии?! Значит, его убили?

Ваганов оглянулся, забеспокоился, приложил палец к губам: