Остров Надежды - [16]

— Неужели Бударин с вами разоткровенничался?

— Во-первых, не Бударин, а во-вторых, почему со мной нельзя откровенно говорить? Разве я не храню такие тайны, от которых у другого лопнула бы черепная коробка? Если мне доверяет государство в целом, почему не может довериться один человек, частица, пылинка?

Ваганов ловко разыграл обиженного. Ему удалось напроситься на извинения, простить, показать свое великодушие.

— Мы, знаете, частенько растрачиваем себя по пустякам, — методично произнес Ваганов, принимая вторую дозу коктейля, с молниеносной быстротой доставленного на мельхиоровом подносе расторопным официантом.

— Бывает, — согласился Дмитрий Ильич. — Но иногда за пустяки принимают принципиальность. Здесь я не согласен.

— Мне бы хотелось расстаться друзьями, — сказал Ваганов. — Выбор у меня ограничен вне замкнутого технического круга. На дружбу к тому же необходимо время, а его в обрез. — Он извинился, сменил штиблеты на комнатные туфли, пожаловался на ревматические боли суставов. — Все то же Заполярье. Однако давайте закончим с Лезгинцевым. Мы испытывали… — Ваганов замялся. — Номер проекта вам ничего не скажет. Поэтому назовем его иксом. В первом контуре в реакторном отсеке произошла утечка. — Ваганов раскрыл блокнот, вычертил схему.

— Минуточку, Кирилл Модестович, — Ушаков остановил его, — вряд ли я разберусь в столь сложной схеме. Что Лезгинцев?

— Что? — Ваганов умоляюще поднял руки. — Вы знаете его характер. Сам полез. В горячке пренебрег самыми элементарными мерами защиты. — Ваганов приподнял брови. — Словом, прихватил Юрий Петрович лишку, не смертельную, но большую дозу. Оставили его на флоте. Ну, наблюдали, конечно. Однако эта штука коли вошла, так вцепилась. Ее ни в Цхалтубо, ни в Мацесте не выгонишь…

Помолчали. Ваганов взял бокал с аловатой жидкостью, выпил его залпом.

— Вот так. Лезгинцев будто нарочно лез на рожон. — Ваганов взъерошил волосы. — А все же зря Юрий расчувствовался. Нельзя доводить себя до исступления. Заниматься любовью нужно толково, без перехлестов…

Ушаков поднялся, откланялся. На эту тему ему не хотелось продолжать беседу. Было противно слышать о том, что любовью надо «заниматься».

— Простите, Кирилл Модестович.

— Не смею задерживать, Дмитрий Ильич. — Ваганов услужливо распахнул двери. — Вы будете у… вдовушки?

— Обещал. Завтра.

— У нее все улеглось. Умные люди посоветовали. — Ваганов в коридоре взял Ушакова за руку. — Только мой совет: к ней — без доченьки. — У Дмитрия Ильича покраснели уши. — И второе, в части сугубо материальной. Хотя дело щепетильное. Сами понимаете, нельзя поощрять слабохарактерность, тем более в офицерской среде, но все же, кажется, командование базы решило возбудить ходатайство о пенсии жене и матери. Дальше как-то устроится, а пока… Татьяна Федоровна скакала при муже, а когда кормильца нет, на одной ножке не попрыгаешь. Фактически она беспомощный человек. Что она может делать? Провела лучшие годы на краю света, под крылышком… Ей-богу, если она сама не заслужила, то ради него…

Они расстались холодно.

7

В ленинградской квартире Лезгинцева Дмитрию Ильичу бывать не приходилось. С трудом разыскав новостройку и проблуждав возле подъездов, он наконец добрался до лифта. Озябший и неуверенный в благополучном исходе визита, Ушаков распутал заиндевевший шарф, причесался. В мутном зеркальце лифта он увидел свое посеревшее лицо, резко очерченные морщины и тусклые, виноватые глаза. «Не нравишься ты мне, папаша. Возьми себя в руки, держись козырем!»

Остановившись возле двери, Дмитрий Ильич постарался набраться мужества, хотя в голове молоточками постукивало: «Приезжайте, расхлебывайте». Неуравновешенная, больше того — взбалмошная, Танечка пугала его, а заверения Ваганова могли обернуться лишь уловками стреляного волка.

В квартире толклось много людей. Самой хозяйки не было видно. Впустившая его седая юркая женщина спросила у порога:

— Вы насчет памятника?

— Нет, не насчет памятника.

— Звонили из горсовета, обещали прислать человека, — затараторила старушка. — Пока поставили из нержавеющей, со звездочкой. А потом будет надгробие — воинская часть будет делать. Где-то я номер части записала…

— Мне бы повидать Татьяну Федоровну, — попросил Дмитрий Ильич. — Моя фамилия — Ушаков. Из Москвы.

— Из Москвы? — старушка заулыбалась. — По поводу пенсии? Танечка, товарищ из Москвы…

— Где? Кто там? — отозвался утомленный голос Татьяны Федоровны. — Проходите, пожалуйста. Сирокко, помоги…

Появилась женщина в черной юбке, красной кофточке, с развитыми бедрами и пламенными глазами.

— Сирокко, сестра Танечки, — с ходу представилась она. — Вы товарищ Ушаков? Не так ли? Танечка! Дмитрий Ильич!

— Дмитрий Ильич, дорогой, где же вы застряли? — Татьяна Федоровна поднялась навстречу и тут же приникла к его широкому плечу. — Куда вы вчера делись? Я пригласила близких, друзей. Небольшой круг… Вас так не хватало… Как вы тепло сказали у могилы… — Она приложила платочек к глазам, всхлипнула, быстро оправилась. Вчерашняя прическа сохранилась и носила следы свежего лака. Вместо траурного платья на ней был черный костюм и белая кофточка с высоким воротничком.