Остров лебедей - [19]

— Ты с ним летаешь, когда тебе захочется?

— Нет, не тогда, когда захочется. Это уж папочка сам решает.

— Вот ты, значит, какая! — говорит Марио Функе, и нельзя понять, о чем он при этом думает. Может быть, о собственном отце? Не возьмет ли он его куда-нибудь с собой? Не обязательно, конечно, сейчас же в Африку лететь. Но может быть, покататься на экспрессе или на рефрижераторе со значком «ТИР» через весь континент или на корабле по морям и океанам… Что-нибудь такое, мечтает Марио Функе. Но их отец работает в городском жилотделе и никуда его взять не может: экспрессы и автопоезда́ со значком «ТИР» уедут без него, да и корабли — тоже…

— Хорошо, Хайделинде, — говорит Лариса, — садись. Кто следующий? Может быть, мы перейдем к оконному ряду?

Оконный ряд — это мальчишки, но мальчишки, эти бесстрашные герои, оказывается, тяжелы на подъем! Парис Краузе — это уж ясно почему, братья Функе — тоже, ну, а Стефан и Губерт? Девочки ехидничают, шушукаются. Стефан подталкивает Губерта. Губерт послушно встает. Девочки удивлены: смелый, оказывается! Стефан думает: «Каждую весну рыбак Куланке гусят разводит. Маленькие, желтенькие и ужасно любопытные. И девчонки все такие, точно!»

Губерт встал и не говорит ничего. Лариса спрашивает:

— У вас в Эрфурте хороший отряд был?

— Ничего, — отвечает Губерт. — Ничего, но в Магдебурге — лучше. Мы до Эрфурта в Магдебурге жили. В Эрфурте меньше одного года, а все остальное время в Магдебурге. Там у нас хороший отряд был, и вообще там лучше всего было. Мы всегда играли на речке, на Эльбе, на лугах.

— Родился ты тоже в Магдебурге?

— Нет. Я родился в Виттенберге. Это тоже на Эльбе.

— Повидал, значит, немало.

— Да. Но Виттенберг я совсем не помню.

Снова раздаются смешки, и одна девочка говорит:

— Он тогда слишком маленький был, совсем крошечный. — У всех девочек такой вид, как будто им очень хочется поиграть с маленьким Губертом, погладить и потискать его…

— А ты всегда такой хорошенький был? — спрашивает другая. — И волосы всегда пушистые?

Губерт не знает, куда ему деваться.

— Что за глупые вопросы! — корит их Лариса, но никто не верит, что она всерьез, и поэтому она сразу же спрашивает: — Знаешь что, Губерт. Тебя надо в совет отряда выбрать.

— Меня? Я же… — и Губерт умолкает.

— А вы как считаете? — спрашивает Лариса.

Девочки кричат наперебой:

— Губерта в совет отряда!

Губерт пытается возразить. Девочки кричат еще громче, не дают ему слова сказать.

Разве так готовят выборы в совет отряда?

Дома, на Старом Одере, все было по-другому: за несколько недель, задолго значит, всем давали поручение: «Стефан, ты достанешь мел. Тассо, ты будешь рапортовать вожатому отряда. Тереза Гертнерс принесет бумагу и будет писать протокол». Все было точно рассчитано и распределено. А когда входил вожатый отряда — это был их учитель Вайлер, — отряд был готов к рапорту: все в белоснежных рубашках, галстуки аккуратно завязаны, волосы причесаны. И после рапорта никто не кричал. Куда там! Вожатый Вайлер был ведь помешан на дисциплине. «Увидел бы он этот отряд, — думает Стефан, — с копыт бы свалился. Правда».

Ну, а как же Лариса? Лариса зажала уши ладонями, шутя, конечно, — она ж сама кричит, как все остальные, чего ж тут говорить! Мальчишки сидят тихо, девочка из Дрездена — тоже, глаза у нее испуганные, и Губерт медленно опускается на свое место. И тоже молчит.

И вдруг — шума как не бывало! Лариса только крикнула: «Кончайте!» Но и тишина, наступившая вдруг, еще полна веселья, лица девочек раскраснелись.

— Ну, знаете! — Лариса возмущена. — Ну и разошлись же вы! — Затем она спрашивает Губерта: — Ты готов войти в совет отряда?

Медленно, очень медленно Губерт поднимается. Какое-то мгновение он смотрит на Ларису, потом на девчат, опять на Ларису, а уж когда делается совсем тихо, говорит:

— Я гидрант открутил.

Что, что? Что он такое сделал? О чем это он?

Губерт? Губерт гидрант открутил?

— Не могу я, — шепчет Губерт. — Не могу. Я гидрант открутил.

Тихо по-прежнему, но уже чувствуется — сейчас разразится смех: ха-ха, Губерт гидрант открутил! Не Стефан, а Губерт!

А ведь Губерт тоже здесь был, когда Стефан признавался. В понедельник это было, перед строем, можно сказать. Может, этот Губерт чокнутый?

— Сядь, пожалуйста, — говорит Лариса. В эту минуту она очень серьезная и раздавшийся было смешок усмиряет одним движением руки. Скрестив затем руки, она смотрит на Губерта. Нет, он сказал правду, не выдумывает… — Если это был ты… — продолжает Лариса.

— Да, я.

— Если это был ты, почему же тогда Стефан говорил, что это сделал он?

Губерт молчит, Стефан тоже, но один из мальчишек, Парис Краузе, выкрикивает:

— Губерт сдрейфил! Я в воскресенье их обоих вместе видел. Видел, как Губерт удирал. Сдрейфил он.

Стефан рванулся было с угрозой вперед, но тут же сел: оба кулака подпирают подбородок, взгляд уперся в спину Марио Функе.

— Я спрашиваю только двоих, — говорит Лариса, — Стефана и Губерта. Я жду. Говорите.

— Ну и пожалуйста! — говорит Стефан. — Мы вместе открутили.

— Вместе — это уже лучше. — Лариса улыбается. — Но кажется, Губерт не согласен с тем, что ты сказал?

— Честь и хвалу — себе одному! — выкрикивает правый Функе, Марио значит.