Остров лебедей - [18]

Девочка спокойно смотрит на Париса. Лицо у нее широкое, глаза — серые, рот большой. Не моргая, она упорно смотрит на Париса. И Парис начинает краснеть, делается весь красный, злой-презлой.

— Аня! — тихо зовет Лариса. Но Аня не отводит своего пристального взгляда от Краузе. — Аня! — уже громко говорит Лариса. — Аня, кончай! Парис, и ты тоже помолчи. Оба — молчите! Тоже мне разговорчики! — Она делает несколько быстрых шагов между рядами, и видно, что она совсем не строгая.

Аня отвела глаза от Париса, сидит и ласково улыбается.

— Ну, ладно, — говорит Лариса. — Кто начнет? Кто сам представится?

— Я, — говорит Аня. Она встает и делает книксен, ради шутки конечно. Дальше она рассказывает так, как будто всех здесь видит впервые и немного их разыгрывает. Девочки хихикают, но мальчишки никак не реагируют, даже любопытство их не разбирает.

И только один из них, Стефан, смотрит в сторону Ани и слушает ее. И не столько слушает, сколько рассматривает — Аня вдруг показалась ему похожей на Тассо, и челка у нее такая же, волосы посветлее, правда, и длинней. И нос почти такой же, немного широкий, и подбородок круглый, как у Тассо, ну а в остальном она, конечно, совсем не Тассо. «Но почему, — думает Стефан, — Аня мне напоминает Тассо?»

Ее полное имя — Аня Ковальски, и раньше она жила в Берлине, в районе Пренцлауер Берг. Там дома стоят вплотную друг к другу и на улицах — ни единого дерева!

— Квартира, — рассказывает Аня, — ничего особенного: две комнаты и кухня. Туалет на лестничной площадке, вообще-то никакого комфорта, конечно. У меня с братом была отдельная комната, окнами во двор. Мы ее очень красиво отделали. Мой брат учился на декоратора, а теперь он солдат, вернее, пограничник.

Аня говорит быстро, голос у нее с хрипотцой, как будто она простужена, но она не простужена.

— Мой отец работает токарем на заводе Бергман-Борзиг, а мама дома — по хозяйству, она у нас долго болела. Мама хорошо шьет. В фирме «Треффмоделле» закройщицей по костюмам работала. Вот эти брюки она мне сама сшила.

Девочки в восторге от Аниных брюк, светло-серые, из легкой материи. Наверху гладкие, в обтяжку, бедра — узкие, носки туфель не видны. Если Стефан не ошибается, Аня, должно быть, чуть ниже его ростом, не намного, нет, но как раз такая, что ему с ней рядом хорошо ходить. Мог бы ходить, конечно. До сих пор Стефан ведь не обращал внимания на Аню.

— Я четыре года была пионеркой, — продолжает она, — и все время в одной школе. Мне совсем не хотелось переезжать сюда. Квартира, которая у нас теперь, гораздо лучше, но мне все равно не хотелось уезжать. У нас такой хороший двор был. Там каштаны, скамейки стояли. Может быть, хватит для начала…

— Для начала — хватит, — соглашается Лариса, и Аня, садясь, смотрит налево, прямо Стефану в глаза. У того от испуга розовеют уши.

Он отводит глаза, как будто все это время не пялился на Аню: средний ряд, четвертая парта, метрах в двух от него…

— Давайте поблагодарим Аню, — говорит Лариса. — Есть вопросы?

Вопросов нет, но вот поднимает руку Губерт Химмельбах:

— А где у вас такой хороший двор был — в школе?

Рита, сидящая в первом ряду, стучит себе пальцем по виску — чего это он, чокнулся, что ли, такие вопросы задавать? Но Аня, как и положено, дает подробную справку:

— Хороший двор был там, где мы жили. Весной, когда в мае цветут деревья, каштаны стояли все в белых свечках. А школа — старая, кирпичная, почернела совсем, в коридорах пахнет капустой.

— Значит, здесь у нас лучше? — спрашивает Лариса.

— Гораздо лучше.

— И все равно тебе не хотелось переезжать?

— Я там всех знала. И всюду одна ходила. До конца квартала мне разрешали одной ходить. Всех бабушек знала и у кого какая собачка.

— Это правда, — говорит другая девочка, такого нежного и хрупкого сложения, что удивительно, как это она посмела вдруг выступить. — В Дрезден-Лошвице, — объясняет она, — где я выросла, я знала одну пожилую даму, она каждый день в одно и то же время гуляла со своей собачкой. Вечером, часов в шесть, даже минуты за три до шести. И если папочка был дома, он всегда говорил: «Бабушка идет, проверяйте часы».

Девочка стоит и чуть улыбается, глаза у нее большие, темно-синие, говор саксонский, мягкий, с придыханием. Братья Функе разглядывают девочку: как будто рассмеяться собрались, но сейчас и не думают смеяться, а смотрят на нее так, словно перед ними спящая красавица из сказки.

Как и до этого Аня, девочка делает книксен, но всерьез, а не ради шутки.

— Меня зовут Хайделинде Вайссиг, — говорит она.

Братья Функе все же рассмеялись, ну как же, «Хайделинде, не печалься, веселись и развлекайся!» вспомнили они. Но девочка не смущается.

— Папочка в Интерфлюге работает, — говорит она, — раньше он был в Дрезден-Клотцше, а в прошлом году его в Берлин-Шенефельд перевели. Потому нам и пришлось за ним ехать.

— Он что, летает? — спрашивает Марио Функе.

Хайделинде отвечает кивком.

— Куда он летает? — не унимается Марио.

— Далеко. Он в Африку летал.

Братья молчат, как молчит и весь класс. Несколько девочек охают от удивления: неужели в Африку?!

— А тебя он с собой не берет?

— В Африку не брал, а в Прагу и Будапешт я с ним часто летала.