Остров - [3]

Леха, хоть худой, немного похож на девушку. В мышцах никакого рельефа, попа большая, соски и те набухшие. Переходный возраст. Глаза часто опускает, обидчивый. Лицо у него такое, будто он только что молился, а в глазах часто бывает словно ужас какой-то перед чем-то, никому из нас не видимым, но очень страшным.

Леха очень откровенный. Когда Потапов спросил, спал ли Леха с бабой, тот ответил: «Признаться, нет». Я при Лехе почти не ругаюсь. Но вообще мне кажется, что все люди про себя матюгаются. Я, например, даже думаю иногда одними ругательствами. Они все время вертятся в голове. А вот в дневник их почему-то не пишу.

Часов около семи мы поехали в Дом культуры, там показывают старые ленты — и есть что посмотреть. Хотели сходить на боевик или на фильм ужасов. Но на этот раз ничего дельного не было. Пошли на Смоленское кладбище. Я его очень люблю. Все детство на нем провел. Когда прихожу, словно книгу перечитываю. Все тебе здесь так знакомо, будто сам в этой книге. Сейчас на кладбище стало хуже. Памятники разрушают. Рабочие увозят камни и решетки. Вот подохнешь, а тебя ограбят. Лучше, чтобы сожгли. Да и тогда какая-нибудь падла сопрет твой пепел и посыпет им свой огород или просто ноготки на балконе.

Мы прошли через кладбище к дрессировочной площадке. Там шли занятия. Мы смотрели. Площадка соединяется одним забором с кладбищем, и в детстве мы с ребятами любили смотреть на собак, сидя на заборе. А хозяева всегда науськивали их на нас. Мы кидали в собак камнями. Надо было в хозяев.

Потом я потащил Леху на залив. Он не хотел. Я соблазнил его рогозом. Но рогоза никакого не оказалось. Там все застроили и испортили. Раньше мы с ребятами ходили на залив загорать и купаться голышом, а потом носились в высокой траве, скрывавшей нас с головой. Из травы вылетали утки, а над берегом кричали чайки. Когда трава сохла, мы ее жгли. Теперь здесь кругом стоят дома и кишат люди.

Мы дошли до ковша. Хотели покататься на лодке. Толпилась очередь, а Лехе надо было еще съездить по делу. Мы сели на «семерку» и расстались у метро. Леха поехал домой, а я пошел на набережную. Куда девать время?

Из дневника Гали.

Сегодня я поняла, что люблю только его. Он живет в доме напротив. Тоже на последнем этаже. Я часто вижу его в окно или с балкона. Он старше меня на полгода. Всех девчонок, с которыми гуляет, он быстро бросает. А есть у него одна, которая старше его на три года. Меня познакомила с ним сегодня Маринка. Она была с Сашкой и со мной у него. Мы купили три бутылки розового. Когда выпили и послушали музыку, пошли гулять. По дороге Сашка встретил двух своих друзей с девицами. С ними мы пошли за железнодорожную линию в поле.

Вообще за полотном происходят страшные вещи. Как-то мы гуляли с Маринкой и зашли в полуразрушенный дом. Он одноэтажный, небольшой, а что в нем было раньше, никто не знает. На полу валяются пустые бутылки и окурки. Стоит продавленный, грязный диван. На нем Маринка стала женщиной, когда ее приводил сюда Сашка. Когда мы первый раз зашли в этот дом — нам было и страшно и интересно. После этого каждый раз, как ходили в поле, наблюдали за домом. А однажды видели, как солдат завел в дом пьяную девицу. Вышли они почти через час. Девица плакала. Ее слезы размыли тушь и черными струйками стекали по щекам.

В поле мы гуляли, пока было солнце. Потом разошлись. Он проводил меня до парадной. В школе сейчас масса зачетов — надо готовиться. В училище на носу экзамены. А я сижу и ничего не могу делать. Смотрю в окно, но Толи не вижу. А мне так хочется побыть с ним еще.

Вчера получила письмо от Севы. Думала ответить сегодня, а что писать? Я разлюбила его. Хочу поговорить с мамой. Может быть, мама подскажет, что делать?

Из дневника Миши.

Был у Ромина. Он — руководитель нашего ансамбля. В этом году заканчивает училище. Отмаялся три года, а теперь понял, что его призвание — музыка, а не профессия столяра. На гитаре Вадим играет нормально, а вот поет слабо — нет голоса. Парень он отличный. Хоть хилый, а очень самостоятельный. Держится всегда с большим достоинством. Очень любит кого-нибудь осмеять. Но когда смеется, то глаза серьезные. Они у него такие, словно расплавлено олово и туда добавлена горчица.

Я относил Вадиму порнографический журнал. Он оттуда хочет переснять один кадр, от которого балдеет. А мне на этот снимок не очень приятно смотреть. Журнал цветной, шведский — я отнял его два года назад у Корячкина, когда тот показывал журнал в классе.

У Ромина мне нравится. В его комнате стоит только шкаф, раскладушка и стереомагнитофон. Половина шкафа занята пленками. Вадиму очень повезло с соседями. Когда я спросил, не ругаются ли жильцы, что у него очень громкая музыка, Ромин сказал, что соседи кричат иногда, чтобы он сделал погромче. А летом перед его окнами танцуют.

Вадим достал на время у кого-то американские наушники. Он дал мне в них послушать музыку, и она зазвучала сильнее и правдивее. Я вообще очень люблю музыку. Когда слушаешь, то перед тобой открывается совершенно другой мир. Иногда он не очень красив, не очень справедлив, но всегда искренен. Он чужой, но близок нам. В нем мы переживаем чьи-то судьбы — чужие, но близкие. Они сложны и кажутся недосягаемыми, но ты попадаешь в них и живешь какие-то мгновения единым целым с ними. И когда музыка становится возвышеннее всего на свете, то моя еще не растраченная любовь встречается с ее потоком, вышедшим из берегов человеческого сознания. И музыка затопляет самые глубины моей души, в которые не проникает никто. О которых никто не догадывается. О которых никто не думает. Я не понимаю текста многих песен, но они никогда не обманывают меня. Я чувствую их, и верю, и иду за своей музыкой туда, куда она ведет меня. И от нее зависит, останусь ли я жив или погибну. Она — вечна! Я — смертен! Но я не боюсь смерти в глубинах своей музыки. Может быть, когда погибну, то опущусь на самое дно этого великолепия и увижу всю красоту до предела. Захлебнусь этой красотой.