Остров Колгуев - [22]
— Бабушка все же старая, ей уже трудно стрелять. Она возьмет петуха — ну, кто-нибудь убил — и поставит его на палочке, под кочкой. Под самой высокой кочкой. Поставит, чтоб стоял, как живой, и голову ровно держал. Потом на кочке снимет мох до льда и поставит туда капкан и мхом прикроет. Потом отойдет в сторонку и тихонько сидит. И все.
— Как — все?
— Ну, петух будет лететь к своей курочке и увидит этого петуха. Он обязательно полетит к нему и будет с ним драться. И будет его побеждать. Палочку надо ставить крепко, чтоб мертвый петух не упал с первого раза. Живой петух налетит, будет перья у мертвого вырывать… Потом мертвый упадет. Тогда «победивший» петух обязательно прыгнет на эту высокую кочку, где капкан, — и тут он поймается.
— Почему прыгнет?
— Ну-у… Ты же в кино видел, как военные начальники всегда на больших таких вроде кочках стоят, так они… гордятся, вот и петух тоже, победит и прыгнет на высокую кочку — гордиться. И радоваться. И будет прыгать на кочке по-всякому. Капкан обязательно щелкнет. Тогда снова надо ставить мертвого петуха… К утру его и щипать не надо — петухи его совсем голым сделают. А вот гусей капканом не возьмешь…
Возле старой бабушки на сопке все-таки лежит дробовик — гуси так низко летают…
Солнечный круглосуточный день.
Мы пишем тающие снега на сопках, пишем Уэско, Таули, Иде по многу раз; мы ездим на озера охотиться и радостно ощущаем это оглушительное и гремящее звучание весенней, чуть оттаявшей земли.
Мы вернулись в поселок.
В поселке нас ждала телеграмма: «Защита 24 июня. В случае неявки к защите…»
Попробуй явись.
Иссякают запасы продуктов, в письмах не остается ни одного не запомнившегося еще слова.
И когда ждать, кажется, становится уже невозможно, приходит пароход. Хочешь — и, ступив на его борт, ты уже на Большой земле.
Первый пароход пришел двадцатого июля. На месяц позднее защиты дипломов.
В Киеве жарко, в институте каникулы.
На берегах острова гнутся на ветру травы, блестят на солнце белые меховые цветочки — кажется, что выпал снег. А внизу плещется море, бессчетное количество раз в день меняя свой уровень и свой цвет.
Мы решаем остаться на острове до последнего парохода.
Упаковка холстов, вообще всех наших работ — трудное дело. Мы снова решаем сложные задачи: как свернуть сырые еще холсты, как вынести их из дома, как угадать, что дождя не будет, чтобы удобно, без тесноты упаковать их на улице.
Даем «прощальный ужин», и снова Уэско, приникнув лбом ко лбу мужа Нидане, рассказывает ему, «кто чей брат» (муж Нидане и сама Нидане не очень далекие родственники Уэско); потом он речитативом рассказывает, как мы, приехав первый раз, два лета назад, к нему, Уэско, в чум, носили воду из озера и пилили дрова, как еще раньше мы встретились с ним на «Юшаре»… Судя по всему, мы зачислены в родословную острова. Нидане снова в лицах рассказывает содержание картин, которые стоят уже в больших ящиках на причале.
— Письмо писать будес?
— Конечно, будем.
— Про все написес, ладно?
Последнюю ночь мы проводим у Нидане — ее дом ближе к причалу. Спим на белых шкурах, разостланных на полу. Спим ли? Прислушиваемся к порывам ветра. Думаем об институте. Об острове.
«Я пил вашу воду и ел ваш хлеб»… Эти люди живут на окраине огромной страны, и не всегда слушают радио, и совсем не посещают международных выставок. Но мне кажется, что, узнав, как они живут, и поняв их, я узнаю через это и нечто большее и более важное.
Потом, много позже, у нас часто спрашивали: но почему именно эти люди так интересуют, почему именно к ним едем? Это всем обязательно — узнать, как они живут?
Не обязательно. Это уже индивидуальное. Как любовь.
На рассвете мы все стоим в конторе фактории. С пароходом еще почему-то не связывались — не могут поймать. Когда с полным рассветом расходится туман, видно, что пароход на рейде.
Вода большая — бот приводят к причалу. Сильная волна швыряет его: натягивается причальный канат. Наши тяжелые, по двести килограммов, ящики поднимают на руках и, когда волна, вновь швырнув, прижимает бот к причалу, их на руках принимают на боте.
Неловко брошенные, летят между бортом и причалом и с треском раздавливаются бочки с мясом. Волна сильно швыряет бот в море. Причал нехотя, с треском, медленно ползет за ботом — в море.
— Руби конец! — Несколько рук с утолщенными суставами столкнулись ножами на толстом мокром витке.
На корабле из-за шторма неисправны обе динамо-машины — одна совсем, другая работает с перебоями.
— Как пираты идем, «летучие мыши» к борту иногда подносим. Зашли за вами. Если бы не ваши дипломы, прошли бы мимо. Ну, живее, мы вас с ночи ждем — не могли почему-то связаться.
Капитан Жуков все тот же.
И уже с бота:
— Письмо писать будес?..
И снова: пассажирские пароходы не ходят туда, куда нам нужно попасть.
Но ходят же пароходы вообще! Они берут геологов с собаками, работников полярных станций и полярных аэропортов с семьями и козой в ящике. Иногда даже артистов. Нам надо попасть на такой пароход.
Мы делаем остановку в Москве и ходим по разным учреждениям, чтобы запастись бумагами, в которых должны быть слова: «Просим всячески содействовать…»
Советские пограничники первыми приняли на себя удар, который обрушила на нашу страну гитлеровская Германия 22 июня 1941 года. Стойко обороняли родную землю. Охраняли тыл действующих армий. Вдали от фронта, в Средней Азии, цели борьбу против гитлеровской агентуры, срывали провокационные планы, угрожающие национальным интересам СССР. Преодолевая яростное сопротивление скрытых и явных врагов, восстанавливали государственную границу, когда война откатывалась на запад. Мужеству и героизму советских пограничников во время Великой Отечественной войны посвящён второй выпуск сборника «Граница».
Эдит Уортон (Edith Wharton, 1862–1937) по рождению и по воспитанию была связана тесными узами с «именитой» нью-йоркской буржуазией. Это не помешало писательнице подвергнуть проницательной критике претензии американской имущей верхушки на моральное и эстетическое господство в жизни страны. Сравнительно поздно начав литературную деятельность, Эдит Уортон успела своими романами и повестями внести значительный вклад в критико-реалистическую американскую прозу первой трети 20-го века. Скончалась во Франции, где провела последние годы жизни.«Слишком ранний рассвет» («False Dawn») был напечатан в сборнике «Старый Нью-Йорк» (1924)
Кристина не думала влюбляться – это случилось само собой, стоило ей увидеть Севу. Казалось бы, парень как парень, ну, старше, чем собравшиеся на турбазе ребята, почти ровесник вожатых… Но почему-то ее внимание привлек именно он. И чем больше девочка наблюдала за Севой, тем больше странностей находила в его поведении. Он не веселился вместе со всеми, не танцевал на дискотеках, часто бродил в одиночестве по старому корпусу… Стоп. Может, в этом-то все и дело? Ведь о старом доме, бывшем когда-то дворянской усадьбой, ходят пугающие слухи.
Дмитрий Натанович Притула (1939–2012), известный петербургский прозаик, прожил большую часть своей жизни в городе Ломоносове. Автор романа, ряда повестей и большого числа рассказов черпал сюжеты и характеры для своих произведений из повседневной жизни «маленьких» людей, обитавших в небольшом городке. Свою творческую задачу прозаик видел в изображении различных человеческих качеств, проявляемых простыми людьми в условиях непрерывной деформации окружающей действительностью, государством — особенно в необычных и даже немыслимых ситуациях.Многие произведения, написанные им в 1970-1980-е годы, не могли быть изданы по цензурным соображениям, некоторые публикуются в этом сборнике впервые, например «Декабрь-76» и «Радикулит».
