Остров Колгуев - [21]
Возвращается с несколькими палочками, за ним ковыляет совсем промокший, с порезанными пальцами Лапа.
Снова костер — сушим одежду; но мешок с сухарями при переезде был вместе с санями под водой — вместо сухарей у нас с полмешка черного месива, пахнущего кислым.
Хурк ножом отрезает пант у одного из оленей, который покрепче, хлыщущий кровью отросток перевязывает веревочкой. Обчистив кожу с шерстью, обедает пантом. Мы не решаемся.
Мязь Буе Яха была началом такого трудного пути, что я уже не помню, сколько дней это продолжалось, сколько раз мы купались в холодных озерах, вытаскивая провалившуюся последнюю упряжку; чаще всего две упряжки лед выдерживал, третья проваливалась. В памяти осталось ощущение холодной воды, прилипающего к телу мокрого меха, радости, что мы снова на берегу. Через каждые три часа нужно было пасти, подкармливать оленей. Отдохнув, с трудом собрав их и двинувшись в путь, мы вскоре снова барахтались в очередном озере.
Мы обессилели, как олени, и засыпали прямо на мокрых шкурах.
— Теоретически мы должны уже умереть от воспаления легких, — говорит Володя.
Но по непонятным причинам ни у кого из нас нет даже насморка.
У нас есть только чувство голода: черная каша с кисловатым запахом, невкусная, но вполне съедобная, размокая все больше и больше, вытекает из мешка…
И вдруг мы увидели куропаток. Белых-белых, весенних — с красными бровями, черненькими пятнышками на крыльях и лохматыми лапками…
Хватаю мелкокалиберку — одна птица падает тут же, где стояла, а вторая улетает.
Полный презрения Хурк говорит:
— Сейчас еще и хвалиться начнет. Тоже — целится в самца…
Смотрю — действительно самец.
Если убить самку — она без красных гребешка и бровей, — самец никогда не покинет подругу, даже мертвую. Его легко убить вторым выстрелом.
— Иди ищи вторую пару, а я найду дров.
Ползу по снегу и по лужам, не выбирая сухих мест, и приношу пять куропаток; Володя уже выпряг оленей.
Сидя на сопке кружком, мы яростно ощипываем птиц. Варим куропаток в чайнике, едим, макая в золу — нет соли, — и засыпаем, впервые за несколько дней почти насытившись.
Путь, который зимой проделывают часов за двенадцать, мы прошли за девять дней. Нам встречался и туман с дождем. Хурк сбивался с дороги, мы спали на солнечном ветру и делили на всех остатки полусухой одежды. Добравшись все-таки до чума Уэско, мы проспали полтора дня. Нас не будили.
Когда мы, наконец, проснулись, старика не было в чуме.
Ненцы совершенно не выносят двух вопросов: «куда» и «сколько». Сколько убил нерп, сколько убил гусей, сколько родилось телят, сколько поймал дров — эти вопросы бестактны и недопустимы, на них всегда один ответ:
— Не знаю. Разве мы считаем.
Однако точно известно, сколько было нерп в унесенных морем капроновых сетях и сколько бревен из плота разбросал по морю ветер.
Мы только через пять лет узнали, что старик, беспокоясь, что мы не появились даже на пятый день, поехал нас искать — поехал другой дорогой, достиг места нашей эпопеи на Песчанке и оттуда уже отправился по нашим следам… Через пять лет при случае он до подробностей точно рассказал нам, где мы полоскали мешок от сухарей, а где разрывали мою куртку и ковбойку, чтобы обернуть ими ноги, потому что пимы у всех раскисли.
Середина июня. Некончающийся день.
— Даже уши болят! Куропатки орут, ручьи шумят, солнце светит, — говорит Хурк, жмуря покрасневшие веки.
День отличается от ночи тем, что ночью иногда стихает ветер. Тогда и в чуме слышны голоса ручьев и птиц.
Одуревшие от света и тепла птицы заняты только своей жизнью — их не стреляют даже, их ловят в капканы.
За важенками прыгают темные длинноногие неуклюжие телята. Прилетели и гнездятся гуси. Оттаивают болота и трава.
Никто не живет сейчас в чуме — все заняты охотой: женщины охотятся на куропаток, мужчины, охраняя стада от волков, бьют гусей.
Охотиться здесь так же естественно, как жить, но убивают только для еды, для одежды. Охота — труд, часто опасный.
В кажущемся бездействии островитяне могут терпеливо ждать нужного ветра, чтобы привезти, допустим, плот дров; ждут прилива, чтобы спустить на воду кунгас… Но что бы они ни делали: пилят ли дрова на берегу, вкатывают ли на высокий берег строительный лес или просто ждут — всегда поблизости лежат ружья.
Юноша ненец, работавший пекарем, жаловался, что ему «никак невозможно» на такой работе.
— Поставлю тесто — иду на охоту: гуси же летают! Вернусь с охоты — оно уже чуть ли не на пол убежало… Просто нервов моих не хватает…
В жизни перемежаются ожидание попутного ветра и ожидание сезона охоты с радостями охоты и ее опасностями.
Ловчее других ставит силки и капканы на куропатку мать Таули. Она всегда чем-то занята. Я не знаю, когда она спит. Сидя на сопке, в стороне от чумов, она всегда или шьет, или дробит выветренные оленьи кости, добывая из них костный жир. И только иногда, солнечной ночью идя за водой к ручью, старуха остановится, сядет. Закурит и долго-долго сидит, то ли отдыхая, то ли о чем-то думая…
Даже при свете солнца мне не удается рассмотреть черт ее темного лица.
Часто она всю ночь охотится.
Хурк посвящает нас в хитрости этой охоты:
