Остров гуннов - [44]

Эдик восторгался.

– Что еще тебе нужно? Мы строим уголок нашего будущего, кусочек счастья. Это и есть наша судьба.

Я цитировал стихи: «Отдыхает нутро примитивно. Так живем мы в нашем раю – новизны ли окраина дивная, то ль беспамятства страшный уют?»

– Това е глупость! – ворчал Пан. – Че другое необходимо, когда имам любимую работу и кусок лепешки?

На лице Алепия было выражение, что и боги могут сомневаться, где-то на недоступных высотах.

Эдик, сняв очки, с интересом смотрел на меня.

– А ты знаешь что-то другое?

– Чтобы изменить что-то, нужно понять, что ищешь.

– Ты думаешь, как сторонники власти. Говорят, что мы не знаем, что делаем.

Это было правдой. Власти были недовольны самочинными преобразованиями в провинции. И не только из-за неприятного чувства, что из их рук уводят что-то, чем владели, угрожают их надежному сидению в креслах.

Иногда возникало сомнение: зачем это мне – стремиться строить духовный храм, о котором сам имею смутное представление? И это я, никогда не желавший тащить какую-либо ношу, и даже не знающий, хочу ли полной свободы!

– Поражения не должно быть, – уверенно говорил Эдик. – Мы все отстоим. У нас общественное движение. Общественное! Такую силу не сломаешь.

– Конечно, – сказал я. – Только жаль, если не получится.

Эдик вздохнул.

– Тебе нужна женщина.

Аспазия стала устраивать на территории Свободной зоны представления для поселенцев. В основном это были древнегреческие драмы.

Однажды прибыла вся ее труппа в фантастических аллегорических масках зверей. И дала карнавальное представление, поразительно простое, без излишеств декорации и света. Это была «Лисистрата» Аристофана. Она собирает всех женщин, в том числе гиксосок, и убеждает отказаться спать со своими мужьями и любовниками до тех пор, пока они не заключат мира со Свободной зоной. Мужья изображались сатирами в уродливых масках, с накладными животами и горбами, задами и кожаными фаллосами, поднятыми вверх. Их толпа, бессмысленная и беспощадная, в дионисийских танцах преследовала женщин перед Пропилеями, ведущими к крепости – Акрополю. Акрополем было главный терем в усадьбе Святого Прокла. Мужи пытались хватать женщин, но они спрятались за высоким забором в доме и заперли замки и затворы (если это намек на нашу усадьбу, то у нас не было не только ограды, но и замков). Женщины дали торжественную клятву не принимать ни мужей, ни любовников. Хор пляшущих сатиров бросился с вязанками хвороста, чтобы поджечь Акрополь. Женщины умоляли:

Ведь из одной вы чаши

Кропите алтари, мы все близки.

Монологи женщин были исполнены высокой античной трагичности, а женский хор – достиг сумрачных глубин рока.

В конце концов мужья не смогли отказаться спать с женами, сбросили уродливые маски, накладные животы и горбы, расчехлили фаллосы и взошли к женам на ложе. И установился всеобщий мир. Это, разумеется, происходило в декламации хора.

Аспазия, проходя мимо сидящих на скамьях, в творческом забытьи села на колени Алепию и, влюбленно глядя в его испуганные глаза, произнесла монолог Лисистраты, предлагая ему возлечь на ложе.

– Товарищи! – съежился женатый Алепий, ощутив на коленях теплое женское тело. – Это не я! Я тут не при чем!

Все покатились со смеху.

После представления Аспазия грозным голосом из Книги судьбы провещала:

– Сейчас мы собираем вече жен всего Острова, чтобы объявить забастовку мужам, с призывом «Не посрамите древнегреческих жен!» Пока они не поддержат Свободную зону.

Мы смеялись и аплодировали.

Лицедеи желали поработать на нашей стройке. Их расселили, где придется.

Мы с Аспазией оказались вдвоем в моем холодном энергосберегающем домике. Обнялись, согревая озябшие души.

– С тобой я не буду бастовать, как Лисистрата, – шептала она.

И приняла меня в свои всеотзывчивые безграничные глубины, мужественно противостоящие року.

19

Первый тревожный сигнал пришел из Органа «позоров» и зрелищ.

На «позорах», ставших основным разносчиком информации, властвуют шустрые молодые ведущие – умельцы на все руки: знатоки философии, социологии, спортивных и воинских состязаний, и просто интимные поверенные страдающих душ.

На экране живых теней мы увидели студию. Полукругом сидели живые тени представителей местной элиты: известные глашатаи-обозреватели новостей с гибкими хребтами, упертые чиновники новой администрации, бородатые опричники отдела безопасности, созданного Теодорихом, тонко улыбающиеся стряпчие, готовые к бою куртуазные дамы. Среди них я увидел красавца Либерала, купца-ростовщика с круглым небритым лицом и бегающими глазами, и похожего на тумбу преображенного атамана.

Я смотрел на экран и не видел ни одного близкого по духу лица, и это вызывало смутное опасение. Те читали другие газеты, смотрели другие зрелища, вели другие диспуты.

Посреди арены бегал с большим усиливающим речь устройством в руке ведущий Савел, цепко держащийся за сценарий диспута и рьяно бросающийся в гущу «жареных» фактов. Он энергично кричал:

– Ну, вываливайте все, что у вас есть! Страхи, зависть, ненависть. Что можете сказать о разделении политических сил, грозящих нам новыми преобразованиями?

Я узнал прежнего Савела.