Остров - [46]

Читая «Прибой», мы узнаем хорошо знакомого нам писателя: его собственный – сумрачный и пытливый – взгляд на мир, его постоянные темы, его поэтику. В жизни нищего барселонского предместья немало такого, что уже встречалось в прежних книгах Гойтисоло. Ну, хотя бы мотив «повторяемости», бессмысленного верчения в кругу одних и тех же обстоятельств – он отчетливо слышится в рассказе о судьбах жителей предместья, которые, поискав и не найдя выхода, возвращаются к исходной точке. Через весь роман бредут двое пьяниц по прозвищу «Пять дуро» и «Сто грамм», – то они ссорятся, то мирятся, жить друг без друга не могут, и когда своим неожиданным появлением они срывают тайную сходку, то почти всеми собравшимися это воспринимается, как зловещее предзнаменование: ничего нельзя изменить, людей не переделаешь.

Или тема иллюзий, самообмана – она воплощена в истории рабочего Сатурио, который мечтает в одиночку выбиться из бедности, любыми средствами вывести своих детей в господа – с помощью церкви, спорта, даже франкистской молодежной организации! Но все мечты рушатся, нелепая смерть маленькой дочери превращает и Сатурио в опустившегося пьяницу.

Крушение иллюзий – судьба одного из центральных героев книги, подростка Антонио. Все, во что он поверил, обманывает его – блатная «романтика», планы бегства в Америку, дружба с вожаком воровской шайки Метральей. Уговорив Антонио обокрасть усыновившую его жену лавочника, Метралья выманивает у него все деньги и удирает, бросив товарища.

Взаимоотношения двух этих юнцов – слабого и сильного – тоже могут показаться читателю знакомыми. С такою же восторженной преданностью относится в «Ловкости рук» Давид к своему будущему убийце Агустину, так же гипнотизирует безвольного Пабло мужественность Атилы в «Цирке». Приверженность Гойтисоло к этой коллизии неудивительна: фашистское государство, построенное на насилии и пропитанное насилием, непрерывно вырабатывает два человеческих типа – добычу и хищника, жертву и палача. Ни один из этих типов не может существовать без другого, в каждом из них находит воплощение античеловечность общества.

Почерк писателя ощущается в любой детали. Иллюзорность надежд Сатурио подчеркнута тем, что его малышка погибает в разгар празднества, и обезумевший отец с умирающей девочкой на руках мечется среди карнавальных масок. Или в конце романа, когда Антонио вручает Метралье украденные деньги и тот, назначив встречу через два часа, удаляется по молу: «Вдруг он подпрыгнул, сделал сальто, словно акробат, и с хохотом исчез за решеткой». Ничего еще не известно; читатель, как и Антонио, не ждет обмана от Метральи, но эта клоунская выходка как бы приоткрывает его скрытое родство с неверной, предательской стихией скоморошества, и тяжелое предчувствие сжимает сердце…

Еще громче, чем в предыдущих романах, звучит в «Прибое» сатирическая нота. Верный своему правилу – не вмешиваться в повествование, автор добывает плакатную выразительность простым столкновением трескучей государственной фразеологии, зазывного языка газет и реклам с бесстрастным языком фактов. «Ни одного очага без огня, ни одного испанца без хлеба», – гласит лозунг на вокзальной стене, высящейся над предместьем. Глядя на эту надпись, вскрывает себе вены старик Эваристо, ветеран пяти войн, выселенный из лачуги. Другое место: голодная семья Антонио с нетерпением ожидает неизменной пшеничной похлебки. По радио – голос диктора, читающего рекламы: «Сосиски… Ветчину… Колбасы… Покупайте только у «Астурианы». А вот подготавливают предместье к прибытию его превосходительства сеньора депутата – целая бригада рабочих завешивает коврами и полотнищами грязные стены убогих хижин.

Вспомним начало «Ловкости рук» – там даже настоящие дома казались декорациями; блуждая в тумане всеобъемлющей лжи, автор порою и сам готов был утратить чувство реальности. Иное отношение к миру в «Прибое»: ненавидя фальшь не меньше прежнего, Гойтисоло умеет рассмотреть то подлинное, что ею скрыто. За коврами и полотнищами, за плакатами и декорациями открывается действительная жизнь – горькая, но несомненная. Нет, не все в человеческих отношениях разъедено затопившей страну ложью – здесь, в рабочем квартале, это обнаруживается очевиднее, чем где-либо. Есть звериная борьба за существование, но есть также простейшая солидарность бедняков, и, когда Эваристо лишается жилья, соседи – такие же нищие, как он, – наперебой зовут его к себе.

Под внешностью «настоящего мужчины» может скрываться лживый сутенер. Но внешность бывает обманчива и по-другому. Содержатель таверны Маньо – трактирщик как трактирщик, только что позволяет посетителям сидеть, ничего не заказывая. Но стоит зашедшим как-то в таверну незнакомцам затянуть суровую песню – ее сложили в концлагере пленные республиканцы, – как Маньо подхватывает ее. Из-под будничной оболочки выступает старый боец, ничего не забывший.

Но главное завоевание Гойтисоло в «Прибое» – образ Хинера. Рисуя этого человека – в прошлом участника борьбы за республику, узника фашистских лагерей, – он предельно сдержан. Одинокий в собственной семье, не умеющий найти общий язык с сыновьями, в чем-то наивный, а подчас даже жалкий, Хинер вначале кажется фигурой трагической. Лишь постепенно начинаешь ощущать, какая сила таится в способности Хинера постоянно думать об окружающих его бедняках предместья, страдать за них, искать путей к их объединению. Все пережитое не смогло убить в нем эту способность, и достаточно малейшего толчка – письма из Франции, в котором рассказывается об успехах организованного рабочего движения, – чтобы Хинер попытался действовать, собрать друзей, начать все сначала.