Остров Ее Величества. Маленькая Британия большого мира - [22]

Так я остался в Британии и так проводил дни. Вечерами шел в паб, а днем начальствовал над пустым отделением. Каждый день ровно в четыре часа испанская леди в розовом комбинезоне прикатывала громыхающую тележку, и пациенты, воспрянув к жизни, оживленно разбирали чай и желтые ломтики кекса. Время от времени объявлялся неуловимый мистер Шумно, раздавал лекарства или перекладывал печенье, но в остальном жизнь шла тихо. Я научился недурно разбираться в крикете и стал чемпионом в катании по полам.

Вскоре я узнал, что санаторий представляет собой маленькую вселенную, обеспеченную всем необходимым. Здесь были своя столярная мастерская и электрики, водопроводчики и маляры, собственная повозка и возчик. Имелись бильярдная, площадка для бадминтона и плавательный бассейн, кондитерская и часовня, поля для крикета и крикетный клуб, педикюрша и парикмахер, кухня, швейная мастерская и прачечная. Раз в неделю в подобии танцзала показывали кино. Все садовые работы, не требовавшие применения острых инструментов, выполняли пациенты. Они же содержали территорию в безупречной чистоте. Все это немного напоминало загородный клуб для сумасшедших. Мне там очень нравилось.

Как-то раз во время одного из редких визитов мистера Шумно — я так и не узнал, чем он занимался в промежутках между посещениями. — меня послали в соседнее отделение, именовавшееся «отделение Флоренс Найтингейл», за флаконом торазина, успокоительного для пациентов. «Фло», как называли его сотрудники, оказался странным и мрачным местом, населенным настоящими больными. Они бессмысленно блуждали по коридорам или безостановочно раскачивались в креслах с высокими спинками. Пока сестра с бренчащей связкой ключей ходила за торазином, я смотрел на эту бормочущую толпу и благодарил бога, что бросил сильнодействующие наркотики. На дальнем конце комнаты расхаживала хорошенькая молодая сиделка, лучившаяся добротой. Она опекала этих беспомощных бедолаг с неисчерпаемой энергией и вниманием: усаживала в кресла, освещала их день легкой болтовней, вытирала слюну с подбородков, — и я подумал: именно такая мне и нужна.

Мы поженились через шестнадцать месяцев в местной церкви. Теперь я прошел мимо той церкви на Крайстчерч-роуд, лениво шагая под прозрачной листвой, под высокими сводами ветвей, напевая себе под нос последние восемь тактов из «Нелл Гвинн». Большие здания на Крайстчерч-роуд остались теми же, только на каждом появилась коробочка охранного устройства и яркие фонари из разряда тех, что сами собой включаются ночами.

Вирджиния-Уотер — любопытный городок. Строился он в основном в двадцатые и тридцатые годы. Вокруг двух маленьких торговых улиц вьются частные дорожки, окружающие знаменитые Уэнтворские площадки для гольфа. Среди деревьев в беспорядке разбросаны дома, и во многих из них проживают знаменитости. Выстроены эти дома в стиле, который можно назвать «Национальная английская показуха» или, например, «Лютъенские забавы». Над крышами теснятся затейливые фронтоны, высятся дымовые трубы — по крайней мере один подчеркнутый выступ для дымохода в кладке, — и целые акры роз вьются вокруг каждого крылечка. С первого взгляда мне показалось, будто весь городок сошел со страниц «Дома и сада» выпуска 1937 года. Но что в те времена придавало Вирджиния-Уотер особенное очарование — я вовсе не шучу, — так это множество бродящих по его улицам безумцев. Поскольку большинство пациентов прожили в санатории долгие годы и десятилетия, считалось, что даже самые полоумные, как бы причудливо они ни передвигались, какую бы чушь ни бормотали, какие бы симптомы полного помешательства ни проявляли, все же способны побродить по улицам и найти дорогу назад. Каждый день ваш взор радовала свежая подборка психов, покупающих сигареты или чашечку чая или просто наслаждающихся воздухом свободы. В результате получилась одна из самых удивительных общин в Англии: помешанные и нормальные существовали в ней на равных правах. Лавочники и местные жители с великолепной невозмутимостью реагировали на человека с всклокоченной шевелюрой, который стоит в пижамной куртке и декламирует что-то, обращаясь к стене, или сидит за угловым столиком в «Розе Тюдоров», вращая глазами, и с кривой улыбкой бросает кусочки сахара в куриный суп. Это зрелище — я все еще не шучу — чрезвычайно согревало сердце.

Среди пяти сотен пациентов санатория был один примечательный ученый идиот по имени Гарри. У Гарри был интеллект маленького рассеянного ребенка, но стоило назвать любую дату из прошлого и будущего, и он немедленно сообщал вам, на какой день недели придется это число. Мы проверяли его, пользуясь «вечным» календарем, и ни разу он не ошибся. Можно было попросить его назвать число третьей субботы декабря 1935 или второй среды июля 2017 года, и он выдавал ответ быстрее любого компьютера. Еще более удивительно — хотя в то время это представлялось просто утомительной привычкой, — что он несколько раз на дню назойливо приставал к персоналу с вопросом, закроют ли санаторий в 1980 году. Согласно его пухлой медкарте, этот вопрос преследовал его со времени поступления, а попал он сюда совсем молодым человеком, где-то в 1950 году. Штука в том, что Холлоуэй был большим серьезным учреждением, и закрывать его никто не собирался. Не собирался до той самой штормовой ночи зимой восьмидесятого года, когда Гарри уложили в постель в состоянии необычного возбуждения — он на протяжении несколько недель особенно настойчиво повторял свой вопрос, — а удар молнии, попавшей в задний щипец