Остров большой, остров маленький - [2]

В девичьих многоместных теремах звенят будильники. Как просыпаются девушки и потягиваются со сна, этого в фильме нет. Они стучат каблучками по деревянным тротуарам — в коротких юбочках или в брючках, спешат стать к ленте конвейера, изрезать и запечатывать в жестяные баночки пойманную парнями сайру. Тысяча девушек...

Я летел на остров в такое время, когда девушки, скорее всего, уже упорхнули, — в позднее, хотя и теплое, ясное время: золотая осень на Дальнем Востоке прелестна, долга. Летел я в командировку, меня послал мой журнал, чтобы огляделся и рассказал бы читателям, что там и как. Самим читателям не добраться: далековато, дороговато.

Ничего пока что толком не зная, не ведая о маленьком острове (как большинство читателей журнала), понятно, я обращался мыслью к заметным ориентирам: к Вулкану и тысяче девушек. Но Вулкан, извергнувшись замолчал бог знает на сколько столетий (не знает, не знает), девушки потянулись в родные места.

У одного из классиков, живущих или во всяком случае живших, в одно с нами время, я как-то прочел, что если, допустим, ты собрался на рыбалку, приехал в такое место, где ловится ну, скажем, кумжа, то ход этой кумжи закончится за день до твоего приезда. Тут некий закон обязательного опаздывания к удаче, огорчительный для рыбака и спасительный для рыбы...

2

Вообще я бы мог и не лететь на маленький остров: в командировке моей, как пункт назначения, назван остров большой; для читателей журнала что маленький, что большой — все в тумане. Я полетел не столько из интереса к вулканической деятельности и тысяче девушек, сколько потому, что на маленьком острове поселился мой старый товарищ по имени Павел. Павел Андреевич, скажем так...

Тут надо оговориться: я дал моему товарищу новое, литературное имя. Став героем произведения, он, да и не только он, любой имярек, уже автору не товарищ (гусь козлу не товарищ), а прототип. Прототипы бывают терпимыми и понятливыми, но, бывает, лезут в бутылку. Чужие души — потемки, даже и душа товарища.

С товарищем мы не виделись, может быть, лет пятнадцать, но старая дружба, если она завязалась в отзывчивые на дружеские и другие чувства возрасте, не только не отменяется с годами, но будто наращивает проценты, как срочный вклад в сбербанке. (Старый друг лучше новых двух).

Быть может, вначале и дружбы-то не было никакой, так, повстречались, сбегали в магазин, чего-нибудь пошумели, поспорили ни о чем. Возможно, съездили на рыбалку (ход рыбы закончился накануне), пообещали писать друг другу, да все недосуг. Но осталась зарубка в памяти, затесь — и смолой она затекла, и корой заросла, но можно довериться этой зарубке, сколько бы лет ни прошло; так в дремучем лесу приведут тебя затеси к лесниковой избе...

Павел Андреевич — лесник, лесничий по званию, а по должности в годы первого нашего с ним знакомства, он был директором лесхоза на большом острове и славился в округе тем, что на вырубках и пустошах сеял, выращивал, высаживал и выхаживал сосну.

Вначале, взойдя на грядке из семечка, сосенка походила на морковный хвостик и требовала к себе того же внимания, что и всякий огородный овощ: и пропалывали сосновую грядку, и поливали ее. Ну а потом из ростков вырастали маленькие деревца — саженцы. Их переносили в открытый грунт, и здесь они перли ввысь и вширь, становились округлыми, колючими, упругими, густо-зелеными.

Павел Андреевич похаживал по сосновым плантациям, любовался и радовался: за какие-нибудь десять лет сосенки догоняли директора лесхоза в росте и даже перегоняли. Росту он небольшого: невелик, но плечист. И хорошо ему было похаживать в молодых сосновых лесах: на дальнем острове в океане своими трудами он создал такую экологическую среду, как у себя на родине, на Брянщине. Конечно, не в одиночку создавал, а во главе коллектива лесхоза, зажег коллектив идеей, повел за собой. С приездом Павла Андреевича в островном лесном хозяйстве начинается новый период: «сосновое летосчисление».

Тут к месту будет цитата из учебника лесоводства: «...Сосна обыкновенно растет быстро. К столетнему возрасту стволы сосны достигают 30-36 метров высоты. Продолжительность жизни ее 300-350 лет. Сосна дает высококачественную древесину, используемую в виде брусьев, балок, пиловочника, строительных бревен, телеграфных столбов, свай, мачт, балансов, рудничной стойки и многих других сортиментов и сырья для химической промышленности. Из живицы сосны вырабатываются канифоль, скипидар и другие вещества. Хвоя сосны служит сырьем для получения витамина С, хлорофиллокаротиновой пасты, соснового масла, сосновой шерсти и др. продуктов переработки. Пни и корни используются для смолокурения и сухой перегонки...» цитату модно продолжать, но, думаю, хватит и этого. Выгоды от сосновой реформы в лесах острова несомненны, хотя они и скажутся в полной мере спустя сто лет, когда сосны вырастут до своего потолка.

Человек вмешался в дела природы. А что же природа? Она сама знает, где быть сосне, где, например, бамбуку. Природа хотя и уступчива, но строга. У нее есть свои крылатые сеятели: ветер и птицы. Здесь опять-таки лучше всего обратиться к свидетельству знатоков. В книге В. Нечаева «Птицы Южных Курильских островов» сказано по этому поводу следующее: «...Распространением семян многих ценных деревьев, кустарников и лиан птицы приносят неоценимую пользу лесному хозяйству в возобновлении лесов на местах лесоразработок и после пожаров. К распространителям семян бархата сахалинского на Южных Курильских островах черный, большой пестрый и белоспинный дятлы, большеклювая ворона, рыжеухий бюль-бюль, дрозды Науманна и оливковый, обыкновенный свиристель и другие птицы. Ягоды аралии высокой и сердцелистной поедают большая горлица, черный, большой пестрый и малый острокрылый дятлы, большая и тисовая синицы, поползень, рыжеухий бюль-бюль, японская зырянка, оливковый дрозд, сойка, короткокрылая камышевка, японская желтоспинная мухоловка и долгохвостая чечевица.