Остров Бога - [6]

За права быть Священным. Синаем спорят 28 гор, но выигрывает, кажется, Карком — только у его подножья видны остатки огромных заброшенных лагерей, только на его скалах высечены храмовый семисвечник и одно из имён Божьих, только здесь стоят двенадцать камней по числу колен израилевых, что поставил Моисей в память о заключенном Завете. И опять, опять звучит глупый вопрос: «было или не было»? Но спрашивать ответ у мёртвых камней, на месте, где люди получили совесть, не очень-то разумно на самом деле. Совесть то у нас есть? Вот и достаточно. Я не потащил бы по бездорожью к Каркому моих утомленных туристок, даже бы и по хорошей дороге, ведь и любознательные островитяне, туда добираются редко, дороги пригодной не только для джипов, туда нет вообще, а у меня джипа нету, я бедный.

Да, я и сам не хотел ехать так далеко, я хотел домой — мама с дочкой попили у меня крови, а что не выпили, то отравили. Их тошнило, частично с похмелья, частично от горных серпантинов, которые начались сразу же за городком Мицпе Рамон, куда приходят нубийские козлы с семейством, поесть свежих газет и посмотреть на туристов. Повороты завинчиваются круто, тёмные и скользкие после дождей, они тянутся почти до копий царя Соломона. Может мне, и не надо было, выводить этих дам с закрытыми глазами к самому краю кратера, начинавшемуся сразу за городом.

— Откройте глаза, — сказал я.

Я сам однажды пережил это.

— Открой глаза — сказали за моей спиной, и я открыл. Планета кончилась, подумал я, время кончилось. В полуметре от меня ничего не было. Налево уходил, плавно изгибаясь, вроде огромного серпа собиравшегося скосить вселенную, тонкий край чудовищного кратера. Совершал ли он полный круг или обламывался, падая на дно бездны за горизонтом, было не различить — туман и мгла скрывали его края. Бездна начиналась справа. Пропасть глубиной триста метров у ваших ног может напугать навсегда. Зато сама бездна была дивно хороша: громоздились барочные и абстрактные скалы, пятнистая, вся в зыбких тенях, подсвеченная разноцветными песками, внизу лежала чужая, совершенно незнакомая, инопланетная поверхность. Боже, как жаль, что мы не умеем летать! Как хочется парить над этим великолепным миром, зависая, снижаясь плавно, что бы рассмотреть самые мелкие и волшебные детали этого невероятного дна. — Дно мира, — прошептали за моей спиной.

Мама с дочкой же просто застонали в унисон.

— Хулиган — отдышавшись, сказала мать. Дочка смотрела на меня голубым прозрачным глазом и молчала.

— За это, отдельное спасибо — через некоторое время сказала она и потянулась как кошка.

Лет пятнадцать назад дорога через кратер была жуткая. Жуть начиналась сразу же, как только машина начинала спуск. Слепые повороты, когда приходилось постоянно сигналить, давая знать встречному: «притормози, я здесь», корявые съезды на дно пересохших русел, которые зимой и весной наполняются неожиданно и страшно, шипящими потоками мутной воды, вперемешку с песком и камнями. Летом здесь только жар, жар, который вливается в человека через глаза и заставляет прилипать к бутылке с водой. Вы можете запустить кондиционер на полную мощность, пусть визжит как зарезанный, и хоть пургу, гоняет по машине — ничего вам не поможет, всё равно взопреете и позастужаете себе всё. Это очень странное чувство: в машине прохладно, вы наливаетесь холодной водой и даже уже булькаете пузом, а пустыня всё равно пьет вас через ваши распахнутые глаза.

Неподалёку от этих мест, проходила в древности «дорога благовоний», опасный, но доходный маршрут из «счастливой Аравии» на побережье. Почему «счастливой», сразу и не поймешь: песок, верблюды и нефть, которая тогда ещё никому не была нужна. Может потому, что лежала Аравия межу богатой благовониями Индией и нуждающимися в них вонючими европейскими красотками? Или оттого, что произрастает здесь дивная трава, сосание которой освобождает от скучных хлопот по хозяйству, мыслей о добывании пищи насущной, или просто притупляет голод и навевает похабные сны.

Медленно тащились караваны по дну ущелий, и только дозорные, двигались чуть впереди по высоким берегам вади, высматривая опасность. Давай караванщик, молись своим молчаливым богам, проси их уберечь и жизнь и мошну, отдай им козлёнка и свежую кровь из вены, обещай владыкам пустыни все, что у тебя есть и будет, лишь бы уберегли, не дали услышать, как кричит о беде визгливый рог, истыканного стрелами, храбреца, дозорного. Ах, как не хотелось караванщикам увидеть, свесившихся со скал «шакалов пустыни», бедуинских разбойников, в черных с кровавой тесьмой галабиях и аба[3].

По сей день бродят вдоль древних дорог искатели сокровищ, с металлоискателями и щупами. Ищут, ищут они, клады мертвецов, схроны, куда успевали спрятать бакшиш, перед тем, как расстаться с жизнью, несчастные торговцы из убитых караванов. Их белые косточки давно разгрызли пустынные волки, искрошило время, и растащили по норам странные мыши с колючей, как у дикобразов шерсткой, а камни и монеты остались. Вот откуда в антикварных лавках Иерусалима и Яффо, бронзовые, серебряные и даже золотые кружочки, со странными письменами и знаками, вокруг благородных профилей мертвецов: Александра Великого, Саргона, Птолемеев, Селевкидов и Цезарей.