Остров без тайн - [34]

— Ну, тут дело серьёзное. Тут надо было выступить.

— В этом случае надо было?

— Надо.

— А если бы Павел, скажем, трудовую дисциплину нарушал, если бы он во время работы другим, посторонним делом занялся, как ты думаешь, выступил бы Михаил против этого на собрании?

— Михаил? — Петя поднёс было ко рту палец, чтобы погрызть ноготь, но грызть не стал, а сделал вид, что смахнул с губы соринку. — Наверное, выступил бы.

— Совершенно точно говоришь! — Борис взял веточку и решительно зачеркнул оба минуса справа. А слева оставил. — Правильно я сделал? — Он в упор поглядел на Петю.

— Слева — это значит я?

— Слева — это ты.

— Тогда правильно, — тихо сказал Петя и опустил голову.

— Ты не вешай котелок на крючок. Подожди. Историю мы эту ещё не до конца обсудили. Дальше, скажи, что делать? Кто из братьев, по-твоему, мириться начал? Павел или Михаил?

— Павел должен… — И Петя уронил голову ещё ниже.

— Значит?..

Петя молчал, чуть отвернув лицо в сторону. Потом он поднял голову, вскинул ресницы и сказал твёрдо:

— Помирюсь.

Своей большой и сильной ладонью Борис накрыл опёршиеся о скамейку худые, чуть подрагивающие пальцы Пети и легонько стиснул их:

— Договорились?

Петя глянул в широкоскулое простое лицо Бориса, кивнул головой и тихо, почти шепотом, сказал:

— Ага…

— Ну, иди.

— А к ребятам, на остров — нельзя?

— Пока не помиришься, на остров тебе вход запрещён. Иди. И не забудь ещё ногти подстричь.

И Петя пошёл. Он пошёл прямо к изолятору.

Изолятор — это отдельный домик, где лагерный врач принимает больных и где для больных есть специальная комната. Там лежал Ваня.

Петя подошёл к окну палаты. Створки его были раскрыты, но всё окно затягивал большой кусок марли. Петя прильнул к нему и увидел в комнате три белых кровати. Две пустые, а на третьей — Ваня. Он лежал на боку, прикрывшись простынёй. Перед ним была раскрытая книга, но Ваня, подперев голову рукой, смотрел мимо её страниц. Он о чём-то думал.

— Вань, — тихонько позвал Петя.

Ваня быстро повернул голову, лицо его засветилось, словно на него упал луч, но сразу же потухло и сделалось строгим, — луч соскользнул куда-то в сторону.

— Вань! — повторил Петя уже громче. — Ты что, лежишь?

— Лежу.

Петя промолчал.

— Читаешь?

— Читаю.

— Книжка интересная?

— Интересная.

Петя ещё помолчал, потом выпалил:

— А давай помиримся.

— Что? — спросил Ваня, будто не понял, а на самом деле просто ещё не сообразил — что ответить.

— Давай, говорю, помиримся. Ты на меня не сердись. Я понимаю, что я виноват, и вот… пришёл. Давай снова дружить. А?

Ваня насупился, весь как-то съёжился, а у губ легла тоненькая горестная складка. Вдруг он резко перевернулся на другой бок, натянул простыню на голову и уже из-под неё сказал глухо:

— Мне сейчас некогда разговаривать. Я сейчас спать буду.

Петя вздохнул.

— Не хочешь? — Он задумался, и ему почему-то стало жалко себя. А на Ваню он снова начал сердиться. — Не хочешь?.. Ну, как хочешь! — Петя тряхнул головой и, оглядываясь: не видал ли его кто-нибудь, пошёл от изолятора.

А потом он долго бродил по лагерю, и его длинная фигура выражала уныние и печаль, и этого уныния не могли скрасить ни новые трусы, ни сиреневая необычно чистая майка.

Как это сказала Сончик? «Очень нехорошо!» Совсем плохо, Сончик, совсем плохо!..

Лагерь жил своей хлопотливой, неугомонной жизнью. На площадке перед клубом, где обычно проходила утренняя зарядка, малыши играли в кошку и мышку. Они радостно повизгивали, когда мышка — быстроглазая расторопная девчушка — ловко увёртывалась от кошки, и громко ойкали, если кошке — длинноногой рыжекосой девчонке — удавалось прорваться сквозь круг крепко стиснутых ручонок. На веранде дачи второго отряда занимался геологический кружок. Там было тихо — читали какую-то книгу. Из леса раздавались голоса «топографов» — кружковцы тренировались в съёмке местности. Возле нарядной клумбы разлеглись вокруг большого листа фанеры несколько девочек из ботанической секции. Они готовили классификационные бланки для гербария. Когда Петя проходил мимо, одна из них громко шепнула: «Вот он идёт…», и все девочки повернулись и стали смотреть на Петю.

Плохо, совсем плохо!..

Было жарко. Расплавленный воздух струился медленно, лениво, а иногда останавливался совсем — густой, душный, и его было трудно вдыхать. Небо слепило глаза, а серая дымка на горизонте, наливаясь зноем, синела и ширилась.

Петя побрёл к Силантьичу, за кухню. Старик сидел в тени на досках, а рядом, на обрубке бревна, примостилась Ася Васильевна. Петя хотел сделать «поворот от ворот», но вожатая его заметила, сощурила свои глаза:

— Разморился? Садись к нам, посиди.

Петя салютнул, скромненько сказал «спасибо» и присел на краешек доски.

Силантьич вёл со старшей вожатой неторопливую беседу о себе, о жизни, о том, о сём.

— …Я ж и говорю тебе, Васильевна: неудачливый я человек. Взять вот эти гидростанции на Волге. Прямо сердце болит. Это же моя специальность — гидростанции строить. Право слово, вот кого угодно спроси. Нашу районную кто строил? Я. В Сосновке, рядом вот, опять же меня приглашали. Потому — плотник. Не скажу: какой-нибудь особенный, а всё же… Затешу уголок — что твой носок. И, значит, в самый бы раз мне сейчас на Волгу податься, а нельзя. — Силантьич в горестном недоумении поднял свои узкие плечи, выпятил вперёд нижнюю губу, кургузая бородка его подскочила. — Ревматизма привязалась. И опять же, как вот этих оставишь? — Жёлтым заскорузлым пальцем он ткнул в сторону Пети. — Конечно, никакой я тут не начальник — сторож, а всё же…