Остроумный Основьяненко - [31]

А Галочка приносит свое счастье в жертву своему возлюбленному. Ею движет убеждение, что, обретя его, она его погубит. Именно это она многократно стремится довести до его понимания. Сознает ли она, что своим отказом она лишает счастья и его? Видимо, нет. Она вполне определенно и уверенно убеждает его в том, что их сословное неравенство и те толки, которые оно вызовет в его среде, побудят его позднее, когда остынет нынешняя страсть, пожалеть о том, что он соединил с ней свою жизнь, и таким образом она явится невольной причиной его несчастья, а именно это сознание для нее невыносимо и побуждают ее не только отказаться от него, но и создать непреодолимое препятствие на его пути, если бы он решил не смиряться с ее отказом.

Эта мера самоотверженности, до которой не возвышается ни одна из женщин, описанных в других произведениях Квитки, побуждает и писателя, и нас видеть в ее поведении подвиг, на который способна только она одна. Именно потому, что ее поведение исключительно, не имеет аналогов, не укладывается в обычные представления о счастье, о заботе о возлюбленном, именно потому Квитка и в тексте повести, и в письмах подчеркивает, что все описанное в его повести «истинная правда» и есть еще люди, способные это подтвердить. Именно потому и произошли разногласия с Плетневым, каковых не бывало ни по какому другому поводу и факт переделки уже отправленной ему повести – факт также беспрецедентный.

3

Помимо повестей, включенных в три рассмотренные нами сборника, Квиткой были написаны и другие. Они не равноценны и не все заслуживают особого внимания. Но на трех из этих повестей нельзя не остановиться. Две из них – «Козырь-девка» и «Сердешная Оксана» – И. Франко относил к тем, которые «глубже всех достигают основы тогдашней сельской жизни». «Первая, рисуя героизм сельской девушки в борьбе с продажным чиновничеством, а вторая, предшественница „Катерины“ Шевченко, но идейно далеко превосходящая ее, рисует положение девушки, уведенной офицером и ее моральную победу над народными пересудами, осуждающими покрыток»[97].

19 октября 1840 г. Квитка писал Плетневу: «При бывших у нас выборах меня избрали в председатели уголовной палаты. <…> Должность, требующая всего внимания и большой деятельности. Впрочем, не без того, что и сюжет из дела встретится для рассказа…»[98] Это было далеко не первое соприкосновение писателя с нравами, царившими в современном ему юридическом мире. Еще будучи председателем уездного дворянства, он отстаивал интересы малоимущих, помогал безграмотным разбираться в законах. В 1834 г. его выбирают совестным судьей. И «сюжет для рассказа» сложился раньше, чем он упомянул об этом в цитированном выше письме. Летом 1836 г. Квитка пишет повесть «Козырь-девка», которая 9 февраля 1837 г. получает цензурное разрешение, в 1838-м публикуется отдельным изданием на украинском языке, а в 1840-м – в «Современнике», в русском автопереводе.

Не приходится сомневаться, что это произведение вобрало в себя многолетний опыт, накопленный автором, изнутри знакомым с судебной системой. Именно ей, этой системе, и адресована первая фраза повести: «Ничем мы так не согрешаем, как осуждением ближнего». Слишком часто осуждение оказывается беспочвенным: «открывается, что не тот виновен, кого подозревали, а вовсе другой, на кого и не думали». Так могло случиться и в той истории, о которой рассказывает Квитка: «так-то было пришлось одному человеку вместо виновного, и если бы не девка выхлопотала, он бы погиб навсегда. Да и девка, точно, „козырь“ была!» Звали ее Ивга, и автор специальным примечанием настаивает на том, что «начальное Й должно выговаривать остро: Йивга. Ивга – Евгения».

Ивга «сметлива, расчетлива, изворотлива; еще ты ей намекни только, а она уже и рассчитала, что, куда и для чего <…> туда пошлет, сюда сама сбегает, там купит, там наймет, тут подрядит – и все у нее запасено, все есть. Вот и говорю, – хорошо было Макухе жить так беспечно, при такой дочери». Полную противоположность ей представляет собой ее брат Тимоха. Если бы он хозяйничал, спустили бы все имущество. От него и девки уходят, и шинкарь прячется. «О, да и удалой был на все злое! Пьет смертную чашу, дерется с кем попало, девок обманывает; когда сядет играть в карты, у всех берет деньги, растаскает их по шинкам да по вечерницам».

О двух чертах этого отпетого проходимца предуведомляет нас автор, и обе они очень важны для правильного понимания дальнейшего содержания повести. Первая – что «с волостным писарем были задушевные друзья и что-то между собою затевали». И вторая: «К тому же был ужасный вор. Ивга, бывало, бережется от него, как от татарина: что ни увидит у нее, все потянет». Отец же ему ни в чем не отказывал, любил его, и нежил, и тешил всем, чего захочет, и хотя Ивга упрекала его за то, что он дал такую волю сыну, он все-таки давал ему столько денег, сколько тот попросит.

Был у Макухи и приемный сын, которого звали Левкό. Усыновила Левка годовалым ребенком его покойная жена Горпина, а сам Макуха приемыша не жаловал, чем пользовался Тимоха, который по любому поводу бил сводного «брата». Бедный юноша всеми своими бедами делился с Ивгой, которая «была лет на пять моложе его, а потому и она не могла доставить ему никакой отрады и только было плачет с ним». Левко бы и отошел от них, но полюбились они с Ивгой, и «она дала ему клятву, лишь только женит брата и отделит его и отца при нем устроит, тогда же выйти за него и завести свое хозяйство». Но неожиданное происшествие нарушило все их планы. Уходя к соседке, она дала Левку ключ от отцовской светлицы и велела ему там ее ждать.