Остроумие мира - [34]

* * *

Генрих VIII поссорился с французским королем Франциском I и решил отправить к нему чрезвычайного посла, который должен быть передать Франциску гордые и грозные слова своего повелителя. Для этого надо было выбрать человека очень смелого, решительного, способного открыто рисковать своею свободой и даже жизнью. Выбор Генриха пал на епископа Боннера, которого он знал за человека не робкого десятка, и притом такого, на которого можно положиться. Когда епископ выслушал от короля все, что должен был сказать Франциску, он заметил, что говорить такие речи такому королю, как Франциск, — вещь в высшей степени рискованная.

— Вам бояться нечего, — успокаивал его Генрих, — если французский король предаст вас смерти, я снесу немало французских голов, которые находятся у меня в Англии в полной моей власти.

— Это так, государь, — возразил Боннер, — но дело-то в том, что ведь из всех этих французских голов не отыщется ни одной, которая была бы столь же хорошо пригнана к моим плечам, как моя собственная.

* * *

При дворе Людовика XIV был один вельможа, чрезвычайно тщеславный, всеми мерами добивавшийся всяких почестей и отличий и, конечно, глубоко уверенный в себе. Король знал его нрав и однажды жестоко подшутил над ним.

— Вы знаете испанский язык? — спросил он его совершенно неожиданно.

Царедворец мгновенно вообразил, что король наметил его в испанские посланники; но испанского языка он не знал и должен был на вопрос короля ответить отрицательно.

— Жаль, — заметил король.

Это «жаль» окончательно укрепило честолюбца. Он немедленно засел за испанскую грамматику, занимался с величайшим усердием и спустя некоторое время почтительно доложил королю, что теперь он хорошо знает испанский язык.

— Вот это хорошо, — подхватил его король, — значит, вы теперь можете прочесть «Дон-Кихота» в подлиннике.

* * *

Отпуская одного своего посланника, Людовик XIV говорил ему в напутствие:

— Вот вам главное правило, которого вы должны держаться в исполнении возлагаемого на вас поручения: поступайте во всем прямо противоположно тому, что делал ваш предшественник.

— Государь, — отвечает ему посол, — постараюсь вести себя так, чтобы вам не пришлось давать такого же наставления моему преемнику.

* * *

Маршал Бассомпьер спрашивал у одного капитана, сколько ему лет.

— Лет 38 или 48, что-нибудь в этом роде, — ответил капитан.

— Как, — воскликнул Бассомпьер, — может ли быть, чтобы вы не знали в точности, сколько вам лет?

— Господин маршал, — сказал капитан, — я считаю свои деньги, свое серебро, свои доходы, свои вещи, потому что могу их потерять или у меня могут их украсть, но кто может у меня похитить мои годы или куда могут они затеряться? Поэтому я и нахожу совершенно излишним их пересчитывать.

* * *

На такой же вопрос, заданный одному придворному, угодливый вельможа отвечал Людовику XIV:

— Государь, мне будет столько лет, сколько благоугодно вашему величеству.

* * *

Какой-то старый офицер, которого уже собирались поместить в инвалидный дом, просил того же короля оставить его еще на действительной службе.

— Но вы очень стары, — отвечал Людовик.

— Ваше величество, — возразил офицер, — я только на три года старше вас и надеюсь послужить вашему величеству еще, по крайней мере, двадцать лет.

* * *

В прежние времена в Европе применялась казнь изображения, причем вместо самого преступника вешали или сжигали его портрет или иное подобие. По этой части вышло забавное приключение с одним кутилой, жившим во времена Людовика XIV, маркизом Поменаром. Он обольстил какую-то девицу, и ее отец, человек богатый и влиятельный, с бешенством грозил ему, что если он не женится на обольщенной, то будет повешен.

— По-моему, лучше уж пусть меня повесят, чем на ней жениться, — отвечал Поменар.

Взбешенный отец девицы начал хлопотать и добился того, что Поменара приговорили в повешению в изображении. Поменара это ужасно забавляло. Он нарочно приехал в тот город, где была назначена казнь его портрета. Но во время казни он заметил, что изображение его сделано чересчур грубо. Он продрался сквозь толпу к самому эшафоту с кистью в руках и начал подмалевывать свой портрет, приговаривая:

— Коли вешать мой портрет, то надо все же, чтобы он хоть немного походил на меня.

* * *

В оркестре и хоре короля Людовика XIV был некто Моро — талантливый музыкант, певец и композитор. Но он был из тех, про которых принято говорить: «язык мой— враг мой». Случилось однажды, что он позволил себе какую-то весьма ядовитую выходку против архиепископа рейнского. Тот был весьма обижен и порешил выжить Моро из королевского оркестра. Во время концерта, в котором исполнялось какое-то сочинение Моро и где играл сам музыкант, архиепископ, стоя за креслом короля, нарочно громко, во всеуслышание, жестоко нападал на Моро, на его музыку и на его пение. Король слышал эту критику и был хорошо осведомлен, что, собственно, этой критикой руководит. И потому, обратясь к архиепископу, он сказал:

— Ваше преосвященство, будем говорить откровенно; ведь Моро поет вовсе не дурно, он дурно говорит.

* * *

В другой раз, прогуливаясь в саду в Версале, Людовик XIV увидал карету, в которой ехал тот же рейнский архиепископ. Но король сразу не узнал его или сделал вид, что не узнает, и сказал бывшему с ним маркизу Фелиаду, человеку с весьма злым языком и ненавидевшему архиепископа: