Остаюсь с тобой - [45]

Скачков не раз жалел, что жена пошла работать в школу. Он думал, что она будет такой же учительницей, как и все. Хотя откуда ему было знать, какие они, другие учительницы? Но был убежден, что школа школой, а семья семьей. Как говорится, богу богово, а кесарю кесарево. А Алла Петровна ведет себя так, будто у нее нет ни мужа, ни дома. Забыла, когда готовила обед. Конечно, сами обеды его меньше всего волнуют, - у него нет времени заезжать домой, - но если бы знал, что дома его ждет обед, то, как знать, может, и заехал бы иной раз. Ему уже давно надоели пресные котлеты в столовой. Поначалу хоть по утрам готовила какой завтрак. Теперь и этого не делает. А то и про ужин забывает. Не хватает времени. Каждый день чуть не до полночи сидит над тетрадями. И главное - ее не тронь, не то сразу на дыбки. Мол, не до шуточек. Постепенно он потерял чувство, что живет в собственной квартире, где забываешь все тревоги и заботы, отдыхаешь душой. Живешь как в командировке. Казалось, еще немного, и ты свалишь с плеч неотложные дела, снова вернешься к обычной жизни, спокойной, упорядоченной. Не потому ли ему так часто снится столичная квартира? Ветер сечет по окнам, а он сидит в глубоком кресле, пододвинув поближе торшер, и читает детскую книжку с хорошими картинками. Каждый раз он боится проснуться, - во сне знал, что видит сон, - боится потерять свет спокойней радости...

Одевшись, Скачков заглянул на кухню. На столе стоял стакан с недопитым чаем, лежал надкусанный ломоть батона. "Доработается до язвы желудка", подумал раздраженно. Сам тоже не стал завтракать. Вылил в стакан из маленького чайника заварку, выпил, не посластив. Чай был горьковатый и вязкий, как зеленая грушка-дичка. Но после такого напитка у него всегда прояснялась голова, бодрее думалось.

Скачков любил приходить в контору, когда там никого не было. В коридорах держался влажный воздух, - уборщица только что покинула помещение. Он садился за стол в своем кабинете, просматривал разные бумаги - сводки, докладные, заявления, - писал неторопливым, разборчивым почерком резолюции, набрасывал план работы на день. Он никогда не принимал никаких решений в конце дня, когда был утомлен или чем-нибудь возбужден. Всякий раз старался создать у своих подчиненных впечатление, что во всем поступает неторопливо и обдуманно. Да так оно и было. Он сам не любил суетни и от подчиненных требовал, чтобы они не суетились без нужды, больше думали, меньше ошибались. Суетня при напряженной работе до добра не доведет. И вот утром-то как раз и можно посидеть, подумать, взвесить со всех сторон каждую проблему, ибо после девяти от одних телефонных звонков голова кругом идет. Тогда не до размышлений.

Скачков поудобнее уселся в мягком с деревянными подлокотниками кресле, игриво вертанулся на нем в одну, в другую сторону, будто проверяя, как оно держится, глянул на часы. Звонить в диспетчерскую было рановато. Он обычно звонил туда ровно в половине девятого. Там привыкли, что к этому времени надо иметь все сведения, какими интересовался начальник. Опаздывать нельзя. Опоздания не прощаются. И никакие оправдания в расчет не принимаются. Никто и не станет интересоваться причинами. Просто будет снижена прогрессивка за месяц.

Скачков принялся просматривать бумаги, подготовленные для него с вечера и лежавшие в отдельной папке. Но сосредоточиться никак не мог. Из головы не выходила мысль, как сработали за последние сутки. От этих суток зависел месячный план. Не случилось ли вдруг чего? Но что об этом... Если бы что случилось, его, начальника, нашли бы сразу. Однако тревога не проходила. Эту тревогу мог снять только разговор с диспетчером. Но звонить еще рано. А часы будто остановились. Присмотрелся. Секундная стрелка стремительно летела по кругу, минутная стояла на месте, как будто ее прилепили к циферблату. Скачков достал сводку по добыче нефти за предыдущие дни... Эх, если бы за эти сутки процентов сто десять, как раз был бы месячный план. Месячный план за два дня до конца месяца! Об этом уже и забыли в управлении. Кажется, не верят люди, что так может быть. Наконец минутная стрелка прилипла к цифре шесть. Скачков взял телефонную трубку, нажал на зеленую кнопку на настольном коммутаторе.

- Слушаю вас, - послышался сонный и какой-то вялый, расслабленный голос дежурной. Она то ли действительно разоспалась, то ли нарочно напускает на себя спокойствие, чуть не безразличие, зная, что начальник не любит излишне суетливых.

- Доброе утро, Сонечка! Как настроение? Какие сны видела?

- Ой, какие сны, Михайлович! - Кажется, она там зевнула. - Целую ночь только и слышишь - дзинь-дзинь... В ушах звенит. То солярки надо, то электросварка. Да что говорить, сами знаете.

- Про план хоть не забыли? - смеется Скачков, догадываясь, что с планом все в порядке.

- План... сейчас... - Слышно, как она там шуршит бумагами.

"Действительно, Соня", - волнуется Скачков.

- Вы меня слушаете, Михайлович? - тем же безразличным голосом. Та-а-ак, по переработке газа - сто один процент, по ремонту - девяносто, по бурению - сто тридцать...

- По добыче? - не выдерживает Скачков.