Оставшиеся в тени - [62]

Эта добрейшая душа, этот неисправимый утопист и человеколюбец как бы олицетворял собой до поры До времени потребность в обмене мнениями передовой разночинной интеллигенции тогдашней Самары. Глухая мещанско-полицейская ночь, лежавшая за окнами квартиры Тейтеля, приводила сюда очень разных, нередко идейно враждебных друг другу людей. Дом «веселого праведника» стал узловым перекрестком жизненных и литературных дорог. Здесь звучали речи народников, марксистов, либералов, толстовцев, тут спорили о политике и искусстве, здесь рождались темы статей, пьес и рассказов, тут не однажды затевались смелые предприятия, многим из которых не суждено было осуществиться…

Когда-то американский поэт-гуманист Уитмен написал одно из самых коротких своих стихотворений, вот оно: «Первый встречный, если ты, проходя, захочешь заговорить со мною, почему бы тебе не заговорить со мною? Почему бы и мне не начать разговора с тобой?» По-житейски банальной эта мысль станет, наверное, только в обществе, которое создаст подлинно братские отношения между людьми, свободными от всяческих классовых и социальных различий.

По внутренней потребности доверия к людям, по потребности «заговорить с первым встречным», по самозабвенности, с какой этот интеллигент-пролетарий всегда жил для других, Я. Л. Тейтель был как бы человеком будущего. Но окружающая жизнь находилась в вопиющем противоречии с избранными «веселым праведником» средствами ее преобразования. Его расплывчатые политические взгляды, в сущности, мало чем отличались от либерально-народнических. Такие энтузиасты, как Тейтель, существуют, по словам Горького, «на темном фоне жестоких социальных отношений… вопреки здравому смыслу, бытие этих людей совершенно ничем не оправдано, кроме их воли быть такими, каковы они есть». той же Самаре начала 90-х годов была уже предопределена последующая судьба тейтелевского «клуба»…

Новая «цепочка» поисков, встреч, знакомств с людьми завязывается иногда внезапно. В 1961 году в московском архиве А. М. Горького среди малого числа сохранившейся переписки Я. Л. Тейтеля с писателем меня остановило старое, начала 20-х годов, письмецо из Самары. Писала некая Ф. Хорош — племянница Якова Львовича и, как легко было понять, очевидица многих событий тех лет, когда дом Тейтеля посещали В. И. Ленин, М. Т. Елизаров, а среди бессчетных завсегдатаев бывали там Гарин-Михайловский, Златовратский, Евг. Чириков, Скиталец, А. Л. и А. А. Бостромы с А. Толстым и, наконец, сам тогдашний фельетонист «Самарской газеты» молодой Горький.

На конверте был четко выписан обратный адрес: «Самара, улица Советская, дом № 101, кв. 1». Я тысячу раз ходил по этой улице в Куйбышеве, центральной, самой, вероятно, старинной и потому самой неизменившейся улице города. Кажется, даже стоял против дома, где живет Ф. Хорош. Старый адрес гипнотизировал. Я усмехнулся: сверхнелепо искать по адресу сорокалетней давности человека, чей предположительный возраст лет восемьдесят! Однако в том же письме Горькому Ф. Хорош сообщала, что живет не одна, а с младшей сестрой Марией Давыдовной Розенблюм — «подругой Е. П. Пешковой по гимназии». А вдруг? Кто знает, какие интересные материалы, письма, фотографии, характеризующие дом Я. Л. Тейтеля, могли сохраниться в семье сестер — самарских старожилок. К тому же…

Когда Горький в очерке «О Гарине-Михайловском» (1927) проникновенно писал о Тейтеле, тот жил за границей, в Германии. Вскоре след Якова Львовича затерялся. Но ведь до революции семейство (а точнее — род Тейтелей в Самаре) было многочисленным. Не сохранился ли сейчас кто-либо из самарских Тейтелей?

Перед отъездом в Куйбышев, где к тому времени я уже не жил, решил обратиться к покойной ныне Екатерине Павловне Пешковой, жене и другу А. М. Горького. Ей-то должно быть многое известно о Я. Л. Тейтеле и его близком окружении. Так и оказалось.

— Мария Давыдовна Розенблюм? — заинтересовалась Екатерина Павловна. — Как же, как же, помню! С Манечкой мы кончали гимназию. И через нее, вернее, через дом Якова Львовича Тейтеля, куда меня ввела Маня, Мария Давыдовна по-нынешнему, я вскоре попала на работу в «Самарскую газету»… Потом это была пианистка и певица. Алексей Максимович рассказывал мне о встрече с ней в Петербурге, передавал приветы. Что стало с ней позже — не знаю… Вообще же Тейтель, — продолжала Екатерина Павловна, — это разговор большой… Недавно вот один зарубежный любитель Горького подарил мне библиографическую редкость — книгу Я. Л. Тейтеля «Из моей жизни за сорок лет», изданную в середине 20-х годов. Перечитала — и сегодня как живое все стоит перед глазами…

Екатерина Павловна подробно рассказала о самарских «ассамблеях» в доме Тейтеля, которые посещала вместе с А. М. Горьким, о своей позднейшей переписке с Яковом Львовичем, о встречах с Бостромами и А. Толстым («впервые я увидела его с матерью, известной у нас писательницей, в городском Струковском саду; беседуя часто в 20-е и 30-е годы, когда он бывал у нас, еще смеялись с Алексеем Николаевичем, что писателя А. Толстого я знаю с шестилетнего возраста»)… «А родственников у Тейтеля, вы правы, — заметила она, — должно быть много… И в Москве есть. Несколько лет назад я встречалась с одной — по фамилии Карасик. Где-то она и сейчас тут проживает…»