Оставшиеся в тени - [188]

…Герой пьесы — Галилей живет и действует в мрачные времена.

Италия разодрана на лоскутья монархий, герцогств, городов-государств. И в каждом из них, как светило в центре мирозданья, благоденствует и задает круговращенье событиям более или менее амбициозный властитель.

Всей жизни, кажется, предназначено вертеться по его установлениям, как карусели вокруг оси. Однако у здешнего ярмарочного балагана, всегда, впрочем, достаточно грязного и уродливо-трагического, как бы он ни именовался — феодальной Флоренцией или даже торгово-купеческой Венецией, есть общий и безжалостный присмотрщик со стороны.

И есть еще один престол, покрупнее, и есть главное светило, с которым должны соизмерять свои орбиты и движенья все остальные. Это — католический Рим, папа, святая инквизиция.

Во всем, что касается принципов духовной жизни, основных устоев бытия, веры, истины и морали, им принадлежит непререкаемый авторитет и последнее слово. Сама наука является лишь частью теологии.

Меньше чем за десять лет до того, как Галилей пришел к необходимости углубиться в главные свои научные исследования, лишь за утверждение гипотезы подобных взглядов демократическая Венеция выдала Риму Джордано Бруно, сожженного после долгих судебных процедур на костре инквизиции.

У мирозданья должен быть один центр — неподвижная Земля, так же как у католической Италии может быть только один Рим и один папа на престоле. Иначе — всеобщий беспорядок в умах, утрата контроля над событиями, вольномыслие, кавардак, анархия, бунт.

Вот по каким, вовсе не божеским, а вполне прозаическим мотивам столь жестоко мстит инквизиция даже за одну догадку о вращающейся Земле и заурядности ее перемещений во Вселенной.

Но что же делать, если ты — ученый, математик, физик и астроном, от природы наделенный стреляющим глазом на факт, трепещущей интуицией и тревожно выматывающим воображением, особым нюхом на истину?

Сам процесс обнаружения, окольного приближения, преодоления уловок, петляний и, наконец, захвата нового знания приносит тебе полноту переживаний, дает неизъяснимое наслаждение, почти телесное, нет, пожалуй, горячительней и слаще, чем то.

Таковы твоя доля, твоя роль, твоя судьба на земле. Ты кем-то назначен и рожден для погони за истиной, как гончая собака для охоты. И что же делать, если без повседневного выпытывания тайн природы ты — пустышка, презренный и ненужный даже сам себе, как трухлявый пень, как старый тюфяк соломы, как огородное чучело?

Но это еще не все. Вдобавок и сверх того ты хочешь, чтобы добытая истина приносила реальную пользу.

Только проточная вода не плесневеет. Истина черпается из жизни и должна снова идти в жизнь, такой тут круговорот. То, что называется талантом ученого, добывает новые сведения, меняющие людские представления. И у тебя к тому же собственный взгляд насчет предназначения таланта. Ты, к великому сожалению, гуманист. Совесть не может позволить, чтобы вчерашние заблуждения по-прежнему именовались истиной. Особенно когда подле и вокруг слоняются невежество, нищета, бродят чума и голод.

Преступление допускать, чтобы при всем этом обретенное знание оставалось без пользы и применения, как старый хлам в чулане.

Ты сам, простолюдин и труженик, чувствуешь особое сродство и общность с теми, кто согнут вечным трудом за кусок хлеба, кто задавлен притеснениями власть имущих, унижен нуждой и лишениями. В то время как Италией правят раздувшиеся, как жирные клопы, титулованные карлики и ничтожные тупицы.

Ты жаждешь, чтобы результаты твоих усилий сделали мир, окружающую жизнь хотя бы чуточку разумней, обеспеченней, веселей. Чтобы и самому забитому крестьянину они помогли со временем оторвать взгляд от земли, из-под ног, и свободно оглянуться вокруг, задуматься, хоть на миг почувствовать себя человеком.

Вот по каким причинам ты верен добровольной присяге ученого. Она была сформулирована случайно, но подобна Гиппократовой клятве: «…кто не знает истины, только глуп. Но кто ее знает и называет ложью, тот преступник».

Но ведь это только внутренний принцип, не больше. Он безусловно годился и был хорош, пока ты делал частные открытия и изобретения, не затрагивающие существующего миропорядка. Пока ты не опровергал основ сложившихся понятий, пока всерьез не противоречил интересам сильных, тех, у кого власть в руках. Одним словом, пока ты сам был в относительной безопасности.

А теперь надо же случиться беде — всю жизнь она расколола надвое.

Подвернулись факты, пришлось сделать' неумолимые выводы, выпало совершить великое открытие, за которые жгут на кострах. Что же делать теперь?

Ты не можешь солгать, но ведь и хочешь жить. Ты — не призрак и не абстрактный медиум истины, а просто человек, из костей и плоти. Ты боишься мучений, пыток, избегаешь страданий. Падок на всякие радости бытия. Да ведь и то сказать — второй жизни не будет, никто ее в награду не даст.

Как ты ценишь каждый миг, всякое дрожание жизни! Лучше всяких олухов и баловней судьбы, полагающих, что они живут, если умеют отправлять естественные потребности, знаешь, что такое на самом деле — зеленый лист, луч солнца, вкусный обед, что такое женщина. Даже враги говорят о тебе, что ты человек плоти, что ты даже мыслишь «сластолюбиво» и не можешь «отвергнуть ни старое вино, ни новую мысль».