Оставшиеся в тени - [181]

Теперь очередь дошла до Брехта.

Его допрашивают, стараются изобличить в политической нелояльности. Почему он написал пьесу «Мать» и что хотел сказать этим произведением о русской революции? Что означают его долголетние отношения с композитором Гансом Эйслером, у которого брат — видный коммунист? Не прячется ли за этим косвенная агентурная деятельность в пользу иностранной державы?

Раскопали даже статью из советского журнала «Интернациональная литература» середины 30-х годов, написанную Сергеем Третьяковым с использованием материалов устных бесед и высказываний Брехта. Из статьи видно, что они с этим… как его? Тре-ти-коф-ым… стоят на одинаковых политических позициях. Верно ли это?

Всякие линии отношений с Советским Союзом особенно подозрительны, криминальны и должны быть тщательно обследованы.

Брехту ясно, что возможности для творческой работы, которые представляли прежде Соединенные Штаты, на данном витке полностью исчерпаны. Даже пребывание тут людей такого плана, как он, становится не только нестерпимо трудным, но и опасным.

Недаром в Швейцарию из Соединенных Штатов вслед за тем вынужден был бежать даже Чарли Чаплин.

Писатель и раньше не собирался долго задерживаться тут, а теперь медлить больше нельзя.

30 октября он дает свои показания Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. А уже на следующий день, 31 октября 1947 года, пополудни, навсегда прощается с Америкой и вместе с семьей на самолете вылетает в Париж…

Таким был Брехт.

Вернее сказать, и таким он был тоже. «Тактическое Лукавство», которым наделит автор драматургического Галилея, было присуще, как видим, и ему самому. Лишь свойства характера и натуры, взятые во всех крайностях проявлений, создают представление о живом Брехте.

…Нравственный кодекс поборника истины, с такой полнотой питающий пьесу «Жизнь Галилея», включал в себя, как отчасти уже поминалось, мотивы не только гражданского, но и семейно-бытового, интимного поведения личности.

Основная направленность тут была, как и во всем прочем, прежде всего — поиск истины с точки зрения революционного идеала преобразования общества, зашедшего в тупик фашистской деспотии. Разгребание нагромождений и завалов официального фарисейства и лжи, порабощающих человека в сфере личных отношений, мешающих ему раскрываться и жить также на всю полноту проявлений физической стороны его натуры; изничтожение добропорядочной гнусности немецкого филистерства, давно и старательно выдающего себя за всю нацию; признание и восхваление радостей земного бытия.

Духом мятежного новаторства пронизаны этические воззрения писателя. Они активно не приемлют тусклой рассудочности, пресного благонравия и мнимой добропорядочности немецкого обывателя, набора его житейских правил, к каким бы социальным слоям ни принадлежали достохвальные «михели» и «гретхен» и в чем бы себя ни выражали, всех их моральных атрибутов и качеств, даже если те приобрели разросшуюся независимую значимость, приняв обличья книжно-литературных источников, традиций и норм.

В те же самые недели и месяцы, когда обдумывалась пьеса «Жизнь Галилея», Брехт, например, так определял в «Рабочем дневнике» (12 августа 1938 г.) некоторые принципы своей этической устремленности:

«Материализм у нас, немцев, лишен чувственности. «Дух» у нас всегда размышляет о духе. Тела и предметы остаются неодухотворенными. В немецких песнях о вине речь идет сплошь о его духовном воздействии, даже в самых грубых песнях. Винными бочками в них не пахнет. Мир для нас не вкусен. В любовь мы внесли нечто душевное, половое наслаждение для нас нечто банальное. Когда мы говорим о вкусе, мы опять-таки имеем в виду что-то чисто духовное, язык в этом давно не принимает участия, это нечто вроде чувства соответствия. Обратите внимание на это словосочетание: «чисто духовное»… Достаточно прикоснуться к материи, чтобы дух у нас загрязнялся. Материя для нас, немцев, в большей или меньшей степени грязь. В нашей литературе повсюду чувствуется недоверие к телесной жизни. Наши герои собираются в компании, но не едят; у наших женщин есть чувства, но нет задниц, зато наши старцы говорят так, словно у них все зубы еще целы».

Примечателен момент, когда эта филиппика клокочуще вырывается из-под пера писателя. Тем же освобождающим жизнелюбием пышут и высказывания героя пьесы — Галилея. Он, конечно, охотно бы подписался под приведенными выше словами.

Традиционному лживому пуританству немецкого филистерства «этика действий» в сфере личных отношений противопоставляла многокрасочность материального мира, всестороннее духовное и физическое раскрепощение человека, своего рода революционный эпикуризм, при котором самая активная борьба за общественное переустройство не исключала, а предполагала наслаждение всеми радостями земного бытия.

Мастерство жизнетворчества с такой точки зрения состоит в умении постигать диалектику реальных обстоятельств и индивидуального разнообразия человеческих отношений, учитывать эту диалектику и вверяться ей. Важнейшее, что характеризует человека, — гражданская позиция, бойцовские качества, способность служить идее. Это, конечно, первое, основное и главное. Но и радостей жизни, в том числе утех плоти, бежать нельзя.