Остаться в живых - [3]

И тут — на тебе! — вырастает откуда ни возьмись огромная фигура — гризли. И такой здоровый, что носом аж небо буравит. В жизни своей не видывал такого большого гризли — куда крупнее любого из тех, что в барах после третьей рюмки расписывают. И так близко он стал от меня, что, когда фыркнул, сдул шляпу с головы. Я мясо-то выронил, шляпу только подхватить успел, да и рванул к лошади со всех ног. А медведь — за мной, по пятам.

Вскочил я в седло, шпоры что есть мочи в мустанга вогнал, и он вихрем понесся в сторону Северного полюса. Но вот беда — совсем я запамятовал о длинной-предлинной веревке, привязанной к иве. Ну и как только натянулась она до конца, мустанг мой кувырком — через голову, а я полетел дальше, прямиком в заросли густого колючего кустарника, который исцарапал и ободрал меня всего вдоль и поперек. Вот поэтому-то моя одежда сейчас в таком плачевном состоянии.

В общем, как перестало у меня в голове мельтешить, присел я и вижу: конек мой снова на ноги вскарабкивается, а медведь уже близко, и явно с мыслью, что сегодня на обед у него будет конина.

Итак, бросается он в атаку. А у дикаря моего поводья вокруг шеи расслаблены, но сбросить их — и думать нечего. Вдобавок коняга теперь уже знает все о веревке и понимает, что никаких шансов выпутаться у него нет. Что же он делает? Как только медведь оказывается рядом, мустанг малость отступает назад, опускает голову, чтобы получше прицелиться, размахивается задними ногами, закидывая их выше ушей на пару ярдов, и со всего размаху бьет медведя прямо в нос.

Гризли был такой огромный, что оба копыта могли поместиться у него на кончике носа совершенно спокойно. От удара он плюхнулся на спину и взревел — прямо как гром загрохотал. Потом поднялся, приложил передние лапы к морде — пощупать, что там от нее осталось, и, видно, уразумев, что осталось совсем немного, решил убраться поскорее, пока и этого не лишили.

Короче, бросился мишка галопом наутек — на трех лапах, поддерживая нос четвертой, чтобы хоть как-то боль утихомирить.

Так и проделал весь путь до самого края горизонта, пока окончательно не скрылся из виду.

А я освободил мустанга, подобрал мясо да винтовку и поскакал себе дальше.

Но теперь лошадка моя вспоминает порой ту проклятую веревку и тогда останавливается как вкопанная и трясет головой. А еще, время от времени, опускает голову и оглядывается назад — проверить, нет ли там медведя, не подкрадывается ли тот к ней снова.

Вот поэтому-то и прозвал я своего мустанга «медвежьей лошадью».

Добравшись до конца истории, Лэнки выдержал паузу, поднялся на ноги с выражением тягчайшей муки на лице и, вздохнув, добавил:

— Ох уж эти колючки — всего в клочья изодрали!

С этими словами он отправился в дом, а мы остались сидеть на улице, продолжая смеяться над рассказом.

— Медвежья лошадь! — взревел Дэн Порсон, чуть не плача от смеха.

Мы все покатились пуще прежнего.

— Скажу я вам, кто он такой, этот бродяга Лэнки, — заметил вдруг Дэн. — Самый настоящий плут-словоблуд!

Глава 2 УМЕЛЫЙ РАССКАЗЧИК

Мы думали, Лэнки проведет с нами одну только ночь, но прошло еще три недели, а он все оставался на ранчо. И каждый день мы боялись, что он вот-вот снимется с места и покинет нас навсегда. Сама мысль об этом приводила в уныние, так как Лэнки оказался одним из самых занятных и веселых людей на свете. «Плут-словоблуд» — назвал его наш хозяин, и в этом не было ничего оскорбительного. Нет, это звучало совершенно безобидно, точно так же, как и другие определения такого рода — «задиристый балбес» или «дурак до работы», к примеру.

Конечно, работяга из Лэнки был не ахти какой. Первые несколько дней наш долговязый друг был настолько слаб и немощен из-за шипов и колючек, в которые угодил, слетев со своей лошадки — как, по крайней мере, следовало из его сомнительного рассказа, — что любые движения причиняли ему массу страданий. Но потом стало совершенно ясно, что независимо от состояния здоровья Лэнки не бывает в рабочей форме. Не важно, что требовалось сделать, — все связанное с физическим трудом тяготило его необычайно.

Долговязый частенько вступал с нами в разного рода сделки. Его искусные руки ловко проделывали самые разнообразные штучки — впору заправскому фокуснику, и очень скоро выяснилось, чего он от нас хочет. Нет, Лэнки никогда не требовал доллар у того, с кем поспорил, если парню не удавалось отыскать, допустим, нужную карту, но зато просил починить ему уздечку, или подправить новенький стремянный ремешок, или еще чего-нибудь вроде этого. Бывало, он просил почистить щеткой или скребницей своего мустанга — в чем эта животина никогда не нуждалась — против пятидесяти центов в залог того, что вытащит из твоей куртки кролика. Подобный фокус Лэнки проделал однажды со мной, и, когда он запустил мне за пазуху руку, я, к своему изумлению, тут же почувствовал, как что-то там карабкается и трепыхается, и перепугался до полусмерти. А Лэнки уже держал кролика за шкирку.

Все просто покатывались со смеху, глядя на это невероятное зрелище. У одного лишь фокусника лицо оставалось серьезным, когда он пояснил нам:

— Кролика можно вытащить не из каждого. Только открытое сердце и доверчивая душа позволят крольчишке забраться внутрь. Но, как видите, наш Нелли Грэй прямо-таки набит кроликами!