Остаться в живых - [2]

Итак, над ранчо сгущались тучи. Не звенел больше громкий смех за ужином, и все без исключения ходили мрачные и хмурые. Конечно, недостатки Дэна были нам хорошо известны, но мы любили его и не хотели даже мысли допускать, что близится его смертный час.

Так обстояли дела в тот момент, с которого я начал свой рассказ, и потому-то мы, собравшись в кружок, тихо вечеряли перед домом, не в силах ни о чем говорить. Внезапно на вершине холма показался незнакомый всадник и, неспешно протрусив по склону, резко осадил лошадку перед нами. Внешне он являл собой образец настоящего ковбоя — высокий, поджарый, широкоплечий и мускулистый малый. Но лицо его поражало необычайным уродством, хотя в то же время светилось добродушием. Особенно привлекали внимание большой свернутый набок нос и широкий искривленный рот, улыбающийся тою же стороной, в которую глядел кончик носа. Из-за этого создавалось впечатление, будто незнакомец всю жизнь провел на ветру, задувавшем только с одной стороны, — совсем как одинокое дерево на краю обрыва.

Остановившись возле нас, всадник медленно соскользнул со своей лошадки.

Тут мы увидели, что вся его одежда превратилась в сплошные лохмотья, спина мустанга как-то по-бычьи вогнута, а голова свисает так низко, словно ее притягивает к земле тяжеленная гиря на шее. Да, они стоили друг друга. Что лошадь, что хозяин — оба выглядели крайне неряшливо и убого. Ковбои в наших краях обычно останавливаются резко, с фасоном, а с седла соскакивают так, будто провели в нем всю жизнь. Но этот странный тип просто полусошел-полувывалился из седла и встал на землю самым простым и естественным образом.

— Здорово, ребята, — бодро приветствовал он нас. — Там, на вашей кухне, не осталось чего-нибудь перекусить?

Дэн Порсон сидел вместе с нами. Он и ответил незнакомцу:

— Поставь лошадь в конюшню, путник, а потом зайди в дом и скажи повару, чтоб тебя накормил. Заодно пусть он даст пару запасных одеял. Здесь найдется и свободная койка.

— Лошадь я поставлю, если смогу загнать ее в конюшню, — усмехнулся долговязый. — С ней ой как непросто справиться!

— А она что, только по прямой привыкла ходить, животина твоя? — полюбопытствовал кто-то.

— Она-то? Да нет, сэр, просто это не обычная лошадь, а медвежья! — воскликнул незнакомец в ответ.

Он направился к конюшне, с трудом волоча за собою мустанга со впалой спиной. Затем мы увидели, как он свернул к дому.

— Что этот парень имел в виду, когда назвал свою лошадь «медвежьей»? — спросил Дэн Порсон вслух.

— Смахивает на бродягу, а ходит как ревматик, — мрачно заметил Лефти Гинесс. — Надеюсь, он не долго тут задержится.

Стоял уже конец весны — время самых длинных дней, и когда незнакомец с одеялом через плечо и сигаретой в зубах вышел из дому, мы отчетливо видели в розовом свете сумерек его долговязую фигуру. Двигался он медленно, короткими шагами, словно бы у него болела нога да еще и колики в животе беспокоили вдобавок.

Дэн Порсон — вежливый малый. Он поднялся навстречу незнакомцу и пожал ему руку.

— Тебе знакомо это ранчо? — спросил он.

— Нет, — покачал головой долговязый, — но, проезжая мимо, я подумал, что тут очень славно.

— Это — ранчо Порсонов. А я — Дэн Порсон. Занимай себе место, расстилай одеяло и чувствуй себя как дома.

— Спасибо, — поблагодарил незнакомец. — Меня обычно зовут Лэнки. Рад познакомиться с тобой, Порсон.

Он сложил одеяло подушечкой и со вздохом сел на него, скрестив ноги.

— Что это за медвежья лошадь, приятель? — не выдержал Дэн.

— Медвежья-то? — переспросил Лэнки. — Порсон, ты не знаешь, что такое медвежья лошадь?

— Нет, — признался Дэн. — Не знаю. До сегодняшнего дня я и не слыхивал подобного прозвища.

— Что ж, если хорошенько подумать, не только ты, но и я сам ни о чем таком не слышал… до поры.

Лэнки умолк и в наступившей тишине свернул тонкими ленивыми пальцами новую сигаретку, а потом прикурил ее от дотлевающего окурка прежней.

По гробовому молчанию, ни разу не нарушенному за все время, пока он возился с сигаретой, Лэнки понял, что мы ждем объяснений. И они не заставили себя ждать.

— Парочку дней назад подгонял я раз за разом свою лошаденку, ругая ее на чем свет стоит. Хотя, конечно, дареному коню в зубы не заглядывают. Но этот — и спереди весь какой-то неправильный, и сзади негожий, да и посередине ничего хорошего в нем нет. Задние ноги рысью скачут, а передние идут себе шагом. И плюс ко всему вечно горбится — ну ни дать ни взять корова, когда под горку топает. И одышка у него, и близорукий к тому же, а единственное достоинство — что по утрам свирепеет и начинает бросаться из стороны в сторону, чтобы прогреться до самого хвоста. Походка такая тяжелая, что все у меня болит и ноет, все-все — с головы до пят. Слышали, наверное, о таких лошадях? Каждый раз, когда копыто касается земли, я чувствую, как мозги у меня в черепушке тарахтят почище сушеного гороха в жестянке.

— Да уж, — кивнул Дэн Порсон. — Знавал я таких лошадей.

Мы, все остальные, тесно сгрудившись, молча ждали продолжения истории, так как по всему было видно, что этот тощий долговязый незнакомец — умелый рассказчик.

— Есть хотелось все сильнее. Перекусить удавалось редко, да и мало к тому же, а тряска на этом проклятом мустанге просто бешеный аппетит нагоняет. И вдруг мелькает передо мной белохвостый олень! Я соскакиваю на землю, привязываю своего скакуна длинной веревкой к иве, а сам — тихонечко, осторожненько перебираюсь через холм. Стреляю — и удача улыбается мне: срезаю наповал молоденького самца. Ну, топаю я к тушке, снимаю все самое лучшее мясо и двигаю себе назад, через кустарник, чтобы упаковать его и уложить на мустанга.