Остаться у бедуинов навсегда! - [2]

Наконец и дочь замечает высунувшегося из кабины «тойоты» парня, который, свесившись с подножки и повернувшись лицом к нам, чуть отставших от него, держится за корпус автомобиля, кажется, только с помощью пальцев одной ноги.

— Боже мой! Кто это?

— Шофёр, — отвечаю ей.

Махмуд сидит в кабине и переводит на арабский наши хохмы водителю.

Мы останавливаемся посреди пустыни. Грунт здесь основательно утрамбован шинами автомобилей. Никаких тебе барханов и зыбучих песков, никаких варанов и ядовитых змей. Перед нами километрах в двух — горная цепь, за ней — вторая, потом третья.

— Если присмотреться, — говорит Махмуд, — то вторая цепь — это иллюзия. Ничего там нет.

— То есть как?!

— Мираж.

— В самом деле?

— В пустыне это обычное дело.

Демонстрация миража в пустыне входит в программу нашей поездки.

— Странно, — удивляется кто–то из нас, — а выглядят совсем как настоящие.

— Если лечь на землю и посмотреть на эти горы, — говорит Махмуд, — то второго ряда вы уже не увидите.

Я забрасываю видеокамеру за спину и укладываюсь на прогретый африканским солнцем грунт. Долго таращусь на горы. Вроде бы ничего не изменилось. Вон вторая цепь, вон третья. Но кто–то из туристов уже кричит:

— Да, да! Если наклонить голову вот так и сощуриться, то там, за горной цепью, уже ничего нет, одно только небо.

И всё–таки удивительно: пустыня, оказывается, вовсе не такая, какой мы её себе представляем. Во–первых, не так уж и жарко. Во–вторых, ноги не проваливаются по щиколотку в сыпучий песок. Для меня полная неожиданность, что в Сахаре есть горы. Это, конечно, не Кавказ. Но уже и не холмики. Горы самые настоящие, скалистые, угрюмые, безжизненные, кое–где совсем неприступные. Да вот только низкие, с плоскими площадками наверху — горное плато…

Мы рассаживаемся в автомобили и едем дальше. Вскоре останавливаемся в ущелье, выходим, взбираемся на одну из вершинок. Перед нами мёртвый и суровый ландшафт, тихий и загадочный. Преобладают грязно–жёлтые и тёмно–серые тона. Нигде ни кустика, ни деревца. Песчаный грунт ущелья исчерчен колёсами автомобилей. Солнце ярко освещает каменистые склоны, отчего тени в углублениях горных стен кажутся чересчур уж резкими. Пока мы оглядываемся по сторонам и наблюдаем на десятки километров вокруг великую пустыню, Махмуд рассказывает нам о Египте. Он хорошо и бойко говорит по–русски, но акцент в его речи очень заметен, да и с падежами и прочими грамматическими премудростями у него иногда не всё в порядке. Он специально изучил русский язык, чтобы получить эту хорошо оплачиваемую работу. Теперь Махмуд заканчивает английский колледж. Мысль его уносится далеко на северо–восток, на Синайский полуостров, в какие–то религиозно–мифические дебри. Наш проводник легко уходит в пафос. Он очень любит свою страну.

***

Через полчаса мы доезжаем до посёлка бедуинов. В широком ущелье, окружённом со всех сторон горной цепью, рядком стоят странные кубические хижины, сделанные из сухих стеблей и веток каких–то растений. Передней стенки у этих домиков нет — то ли это сделано специально для нас, туристов, чтобы мы увидели, как у них в доме всё устроено, то ли так должно быть на самом деле. А в домиках нет ничего: ни мебели, ни окон, ни дверей, ни очага. Это скорее даже не дома, а шалаши. Прямо на земле — «на полу» — расстелены циновки и коврики. Пожалуйста, заходи, садись, будь гостем. Мы догадываемся, что перед нами бутафорский посёлок для туристов. Перед хижинами бродят мужчины в длинных тогах, женщины, закутанные от затылков до пяток, дети, собаки. Чуть в сторонке отдыхает стадо верблюдов.

Махмуд подводит нас к одному из таких шалашей. Очевидно, это у них что–то вроде кухни. Две бедуинки пекут лепёшки. Мы снимаем весь процесс на видео и щёлкаем фотоаппаратами. Пока наш экскурсовод рассказывает нам о технологии процесса выпечки хлеба, бедуинки делают вид, что нас не замечают. Чтобы услышать всё, о чём говорит экскурсовод, нужно не отставать от него ни на шаг. Но в этот момент я понимаю, что у меня кончилась плёнка в фотоаппарате, и отхожу в сторонку, чтобы сменить на новую. На весу это делать неудобно. Приходится усесться прямо на тёплую серую землю. Потом я возвращаюсь к остальным туристам.

— …Это делается на верблюжьих какашках, — заканчивает свою мысль Махмуд. — Возьмите, не стесняйтесь. Попробуйте, как это вкусно!

Какая–то девушка из наших несмело протягивает руку к лепёшке и отламывает кусочек.

— Из чего это делается? — тихо переспрашиваю я у жены.

Мы так и не поняли, тесто ли на какашках или огонь ими разжигают.

Потом нас ведут к колодцу бедуинов. Закройте глаза и представьте себе: пустыня, посёлок бедуинов, колодец… Представили? Неправильно представили. Это не то, что у нас в деревнях: узкая дыра, обитая тёсом, железная цепь, журавель, звонкое ведро и всё такое прочее. Бедуинский колодец размеров метра три, а то и все четыре в диаметре, и стены его укреплены камнем. Территория вокруг колодца (метров двадцать) обложена непрерывной цепью камешков размеров в мужской кулак: санитарная зона. Это всего лишь символы, предупреждающие знаки, но всем ясно, что здесь должна быть образцовая чистота. Сюда не приведут верблюда, отсюда гонят собак. Вода в пустыне — это святое. Стоит загадить колодец — и посёлок умрёт. Или нужно рыть новый колодец. Судя по его внушительным размерам, работёнка не из лёгких.